Андрей примолк, закурил, дал сигарету Маше.
— Я вот думаю иногда, наблюдая своих земляков: не всегда надо детишек отдавать в интернаты. Если уж некому доглядеть за ребенком, тогда без интерната не обойтись. А то ведь иные живут здесь же, в селении, все у них есть, а детей держат в интернате. Ребенок в доме — это как бы открытая совесть, в которую все время заглядывает человек… И Сергею Ивановичу я многим обязан. Подоспел он вовремя — попросил консультации моей, когда покупал катера на Петропавловской верфи. Ездили туда с ним вместе. Он в ту пору и высказал мне свою сокровенную мысль. Очень любопытную. Во-первых, говорит, хочу превратить лукрэнский колхоз в лучший на Чукотке, а во-вторых, соберу в этом селении самых знаменитых людей полуострова. Под таким соусом и меня пригласил. Я сказал ему, что не могу причислять себя к лучшим. А он, хитрюга, свое гнет: «У нас лучшими становятся…» И правда, людей он ценить умеет. Получаю я здесь даже больше, чем на гидрографическом судне в должности капитана. Вы не смотрите, что в таком домике живу. Я сам выбрал его. Сергей Иванович уже три раза строил для меня домики и приглашал переселяться. Но мне здесь нравится. В окно всегда море видно, и уж очень уютно. Похоже на ярангу… Правда?
Маша не возразила.
— Наверное, я надоел вам своим рассказом? — вдруг спохватился Пинеун. — Извините меня. Вас бы надо послушать. У вас есть о чем рассказать. За границей бывали… Я читал вашу статью о поездке в Канаду. И про эту Мери Карпентер… Вы с ней переписываетесь?
— Я получила от нее несколько писем, — ответила Маша. — В последнем она писала, что выходит замуж за какого-то африканского дипломата.
— Интересно, — протянул Андрей. — Наверное, жарится где-нибудь сейчас эскимоска на африканском солнце.
Он посмотрел на часы.
— Уже поздно. Давайте я вас провожу.
Ветер с моря погнал снег. Поземка заплуталась: дома в Лукрэие поставлены тесно, и снег беспорядочно толкался в узком пространстве, забивался под воротник, в нос, порошил глаза.
— Первая пурга этой зимы, — сказал Пинеун. — Можете надолго застрять в Лукрэне.
— А я не тороплюсь, — сказала Маша. — Побуду подольше.
— Вот и хорошо, — искренне обрадовался Пинеун. — Еще раз приглашаю в гости. Обещаю молчать и только слушать.
С каждым днем Марии Тэгрынэ все больше нравилось в Лукрэне. С самого раннего утра слышался деловитый шум — люди шли на работу. Еще задолго до рассвета, когда над Мечигменской губой только что загоралась красная полоска зари, в торосы уходили морские охотники, оставляя на ночной пороше отпечатки переплетений «вороньих лапок» — снегоступов. Потом улицу селения занимали мамаши с ребятишками. Частый хруст снега под ребячьими подошвами напоминал прохождение оленьего стада. Затем отправлялись люди на звероферму, в механические мастерские, шагали в школу учителя.
