— Ох, как я рада вас видеть! — только и могла сказать Маша.
Перед отъездом из Канады ей довелось еще раз встретиться с Мери Карпентер. Та сама пришла в гостиницу и привезла сувенир — вырезанную из мягкого камня фигурку танцующего эскимоса. У Маши оставался большой, разрисованный уэленскими мастерами моржовый клык. На одной стороне был изображен старый Уэлен, с ярангами, с двумя домиками, принадлежавшими когда-то деду Мери, а на другой — новый Уэлен, сплошь застроенный деревянными благоустроенными домиками, с двухэтажной школой посреди селения.
— Вот это место, где торговал твой дед, — сказала Маша Тэгрынэ, показывая Мери старый Уэлен. — Селение было таким в годы процветания торгового дома Чарльза Карпентера… А вот это новый Уэлен.
Мери внимательно рассмотрела обе стороны клыка.
— Мне бы хотелось когда-нибудь побывать в вашей стране. Посмотреть, как живут мои сородичи… Мне даже кажется, что именно здесь, — она кивнула на клык, — моя настоящая родина.
На прощание Маша Тэгрынэ и Мери Карпентер обменялись адресами.
После своего имени Мери вывела в Машиной записной книжке: «W-3-244».
— Это что, почтовый индекс? — спросила Маша.
— Нет, — ответила Мери, — это мой номер.
— Не понимаю…
— Эскимосы Канады, — с дрожащими от обиды губами объяснила Мери, — для государственных учреждений не имеют имени. Объясняют это тем, что эскимосские имена слишком трудны для произношения, а в написании их могут быть ошибки. Поэтому решено каждому эскимосу присвоить индивидуальный номер. Западные эскимосы перед своим номером имеют, как у меня, букву W, а восточные — E. Легко и просто. У нас, в Тиктоюктаке, номера выбиты на деревянных кружочках, и каждый эскимос носит свой номер на шнурке, рядом с крестиком.
Маша вдруг ощутила при этом легкое жжение на том месте, где синел знак, поставленный Гатле.
— Так могут поступать только очень жестокие и отсталые люди, — сказала она.
— Но это так, — грустно откликнулась Мери. — Мы ведь неполноценные граждане. Вот нас и опекают. Даже пронумеровали, чтобы кто-нибудь не потерялся…
Как радостно было после всего этого прилететь в весеннюю Москву!
А сердце рвалось в родной Анадырь. В суматохе и спешке Мария Тэгрынэ часто старалась представить себе домик над Казачкой, наверное, уже оттаявший.
Перед отъездом она успела зайти в магазин граммофонных пластинок. Неожиданно застала там выставку-продажу польских грамзаписей. Как приятно было в Польше! Одни светлые воспоминания, без горечи, без этой картины пьяной эскимосской семьи на окраине Йеллоунайфа.
