Это был риторический вопрос. Семен уже достаточно протрезвел от крепкого оленьего бульона, чтобы внимательно слушать Машу.
— Он мне сказал гадость про Чайковского, а Левитану отказал в праве представлять русскую культуру… И я очень огорчилась. Огорчилась не тому, что кто-то пытался поколебать мои представления о великих людях. К великим уже ничего не пристанет, что бы о них ни говорили. Меня огорчило другое: то, что потух в моих глазах человек, который меня так восхищал, может быть, даже волновал. Он для меня больше чем умер. Умерших еще долго помнят или стараются вспоминать. А этот исчез бесследно…
Тут вдруг заговорил и молодой врач Саша Горелов, облетавший всю тундру и известный каждому оленеводу.
— Гигиена тундровой яранги… — начал было он.
— Да ну тебя! — прикрикнула на него Роза. — У нас получается прямо дискуссионный клуб, а не вечеринка.
Роза запела украинскую песню… Это была мало исполняемая песня, очень красивая. Пела она чистым, ровным, сильным голосом. Малявин попытался вторить ей, но Роза, не прерывая пения, сделала ему знак, чтобы замолчал, и продолжала одна.
Роберт оставил свою вонючую трубку, забыл про нее совершенно и смотрел на жену влюбленно, словно видел впервые. Маша украдкой глядела на Семена.
Прогорел в плите уголь, в домике становилось прохладно. И Маша предложила:
— Пойдемте, я покажу Анадырь моей юности!
Все оделись, глянули на крепко спавшего малыша и осторожно вышли под лунный свет.
На острове, посреди Казачки, тарахтела электростанция. Если отвлечься от ее шума — кругом царила тишина. Пошли по льду через реку и выбрались на другой берег возле кладбища, у братской могилы первого ревкома. Постояли в молчании и повернули к замерзшему лиману, мимо встывших в лед лихтеров, самоходных барж, направились к старому зданию педагогического училища. Оттуда снова спустились к морю.
— Вот здесь я вышла с кунгаса, — сказала Маша. — Вышла и остановилась в изумлении: какой большой город Анадырь! А в этом городе — одна-единственная улица. С правой ее стороны — наше училище и средняя школа, с левой — детский сад, типография и клуб. Дальше — окружной исполком, милиция — и конец Анадырю… Темными вечерами боялись нос высунуть из общежития. Тогда в Анадыре не существовало уличного освещения. Маленькая электростанция на колесах стояла вот здесь, и механиком на ней работал страшно высокий и худой дядя в замасленном комбинезоне. Сначала я думала, что он негр, но все оказалось проще: лицо у механика всегда было в мазуте, одни зубы блестели.
