Высокая фигура Гатле заслонила свет, и он не сразу увидел скопление детишек в чоттагине. А увидев, раскрыл рот от удивления, пробормотал:
— Какомэй! Чем вы тут занимаетесь?
Тщедушный юноша в матерчатом одеянии поднялся с бревна-изголовья. На его шее был намотан красный шерстяной шарф.
— Я учу детей грамоте, — по-русски ответил парень.
По виду парня нельзя было заключить, что он боится Гатле. А Гатле любил, когда его боялись. И сейчас независимость этого тщедушного была почему-то особенно неприятна ему.
— Грамоте? — переспросил Гатле.
Он прошел весь чоттагин, шагая прямо через головы притихших ребятишек, приблизился к небольшой черной грифельной доске, на которой были написаны буквы.
— Русская грамота? — снисходительно осклабился Гатле.
— Да, — ответил парень.
— У меня в стойбище жил Теневиль, — медленно начал Гатле. — Слышал про такого?
Учитель отрицательно покачал головой.
— Так вот, он выдумал чукотское письмо, и все равно оно оказалось бесполезным. Я выгнал этого бездельника. Теперь, говорят, он побирается, бродит от стойбища к стойбищу, словно бездомный пес. А ты учишь русской грамоте. Разве это дело?
В голосе Гатле послышалась добрая укоризна, и учитель с некоторым вызовом сказал:
— Я комсомолец! Меня послали сюда учить эскимосов грамоте. И они учатся, разве не видите?
— Вижу, — согласился Гатле. — Но ты еще глуп и жизни не знаешь. Эти маленькие люди, — Гатле обвел взглядом ребятишек, — не подозревают, какое ты им несешь несчастье. Ты возбудишь у них ненужное любопытство, и они забудут, как ходить на охоту. Они будут высматривать, что у соседа, что дальше соседа, и так, пока не потеряют собственное лицо и собственный разум.
— Вы говорите вредные слова! — выкрикнул учитель.
— Хорошо, — махнул рукой Гатле, — не буду больше. Делай свое черное дело.
Но учитель, разгневанный Гатле, отпустил детей:
— Сегодня учиться больше не будем. Приходите завтра.
Опустел чоттагин. Учитель медленно собрал тетради, свернул складную грифельную доску и, бросив на Гатле взгляд, полный ненависти, вышел из яранги.
Гатле уселся на бревно-изголовье.
— Зачем обидел комсомольца? — укоризненно заметил Рагтыргин.
— Ничего, — сплюнул Гатле. — Он все равно будет портить ваших детей… Где она?
Рагтыргин опустил голову.
— Сейчас придет…
Нутэнэу появилась в чоттагине почти мгновенно, и Гатле, глянув на нее, снова ощутил в груди давно утраченное нежное тепло, приятно согревшее стареющее сердце. Да, она стала настоящей женщиной. Это заметно было не только по ее походке, по тому, как ее тело напрягалось при каждом шаге, гнулось, как гибкий, распаренный над огнем березовый полоз, а и по ее мимолетному ответному взгляду, брошенному на гостя.
