Я воспитывалась мамой и двумя бабушками. Отец всегда был или на соревнованиях, или на сборах, он не «вылезал» из своего хоккея, и все «радости» моего ращения легли прежде всего на маму. Колготясь с двумя дочерьми, работая, она еще успевала следить за тем, чтобы, когда отец возвращался домой, он мог отдохнуть в уютной, доброй обстановке. Сейчас я вижу, что мама все в жизни делала правильно и, не боюсь показаться нескромной, даже меня сумела правильно воспитать, хотя это была нелегкая задача. У нас очень цельная семья, мы живем в постоянном общении с родными. Сейчас подобное тяготение не принято, а мы собираемся вместе не только по праздникам. Мы просто любим друг друга — это тоже заслуга матери.
Нет дня, чтобы вечером, в половине седьмого, за полчаса до второй тренировки, она бы не позвонила мне и не спросила, как я себя чувствую, не болит ли у меня голова, не нужны ли мне лекарства, не надо ли пригласить медсестру, чтобы сделали укол, но под конец обязательно скажет: «Танечка, ты не опаздываешь?» Это уже «наследие» отца. Она не понимает, как тренер может не поехать на тренировку. На работу надо ходить, даже если умираешь, при любой температуре, потому что нельзя оставлять людей, о которых заботишься. Когда я говорю, что очень устала или что очень плохо себя чувствую,— эти жалобы принимаются с состраданием, но если я скажу, что у кого-то из ребят болит нога, мама приходит в волнение: «Что же ты сидишь, надо что-то делать, надо искать врача-специалиста». У нас в семье не принято в первую очередь заниматься собой. Но стоит мне сказать, что я вечером, после тренировки, поеду к подруге, как мама тут же вспомнит, что я очень устала, очень плохо себя чувствую и мне надо полежать.
Раньше мама не пропускала ни одного моего соревнования, потом ни одного соревнования моих учеников, если оно проходило в Москве, сейчас она уже не успевает. У нее свой взгляд на мои постановки. Она считает, что у меня сильный уклон в сторону драматизма, а народ пришел не для того, чтобы грустить. «Почему четырнадцать тысяч зрителей московского Дворца спорта должны грустить, — рассуждает мама, — это неправильно. Хочется чего-то веселого, легкого. Вот посмотри— «цыганочка», замечательный танец». Этими разговорами она меня порой так донимает, что я выхожу из себя и с ней на время порчу отношения. Она понимает, что танцы должны быть разноплановые, что драматический танец сильнее комического, но все равно аккуратно выспрашивает, какую музыку я взяла: «Фу, гадость — рок-н-ролл» или «Русскую, вот это хорошо», «цыганочку» делаешь, ну, просто прелесть». А потом: «Посмотри, посмотри, я, конечно, ничего сказать не хочу, но после «цыганочки» все браво кричат, и всем так нравится, и на душе у всех хорошо. Вы выступаете последним номером (мои ученики долгое время закрывали программу показательных выступлений), значит, люди должны уходить с хорошим настроением. А то и на работе люди устают, и от забот, к тому же любят ужасы всякие друг другу рассказывать, на каток пришли отдохнуть— и танцы грустные мысли навевают. Смотреть это совершенно нежелательно. Хочется смотреть на то, от чего душа радуется. Что-нибудь веселое!»
