Плаха виделась Константину, плаха, обагренная кровью; собственная мертвая, отрубленная голова скалила зубы в судорожной страдальческой ухмылке...
Тошнота подкатила к горлу, и он сделал огромный глоток прямо из горлышка.
Скорее к Александру! Иначе будет поздно!
Ему уже мерещились полки заговорщиков, которые идут к Таврическому дворцу...
– Коня мне! – завопил он так, что дежурный офицер, ожидавший в приемной, чуть не упал со стула. – Коня! Сейчас!
Вопль был так ужасен, что услышавшие его начали креститься.
И только Катрин не шевельнулась. Она спала крепко... Так может спать человек, который сделал все, что мог, и которому не в чем себя упрекнуть.
* * *
Спустя каких-то полчаса Константин, взмыленный и загнанный, словно его собственный конь, предстал перед братом. От скачки великий князь слегка протрезвел и выпалил все, что узнал от Катрин, вполне связно и членораздельно.
И едва не онемел, потому что Александр даже бровью не повел в ответ на запальчивую речь Константина. И уж конечно, не бросился грязной метлой выгонять изменницу из дворца. Он явно не желал обсуждать ее поведение ни с кем, даже с братом.
Константин тупо смотрел на императора, а тот хмурился и отводил глаза.
– Ваше величество... – промычал, наконец, Константин. – Вы благор... блыгар... вы благородный дурак!
Александр бледно усмехнулся:
– Ладно, хоть благородный!
У этого благородства оказалось много причин, о которых Константин и не подозревал. Во-первых, Александр был настолько счастлив с Марией Нарышкиной, что это счастье смягчило его сердце. Во-вторых, он не мог не чувствовать своей вины перед Елизаветой. В нем вообще всегда, всю жизнь, во многих поступках, весьма причудливо сочеталось острое осознание своей вины и желание снять ее с себя во что бы то ни стало. Это особенно ярко проявилось в ночь переворота 11 марта 1801 года, когда Александр фактически дал согласие на убийство отца, но потом впал из-за свершившегося в ужасную депрессию. Как ни странно, только Елизавете удалось поддержать его бодрость и напомнить, что нужно не рыдать и трястись от страха, а управлять страной. Именно Елизавета отговорила его от решения казнить всех участников переворота, чтобы не осталось свидетелей постыдного поведения нового императора. За эту силу духа Александр всегда был благодарен жене и в то же время испытывал стыд перед ней. И перед собой. Да-да, Александр стыдился себя – того, что унижает Елизавету, изменяет ей, что не способен оценить ее по достоинству. Потому закрыть глаза на ее измену – это самое малое, что он мог для нее сделать.
