И опустилась на стул, шепча, словно в забытьи, на том языке, на коем всегда предпочитала изъясняться: «Ich will regieren!»[8]
Эти слова то и дело вырывались у нее, вперемежку с причитаниями по убитому.
Потом, среди погребальных хлопот, Мария Федоровна внезапно объявила, что не желает расставаться со своим штатом императрицы, не даст ни единого человека, и вскоре вытянула из Александра согласие, что придворные будут одинаково служить и ей, и ему. Она истерически потребовала, чтобы с этого времени статс-дамы и фрейлины получали шифры[9] с вензелями обеих императриц, ибо она ничего не хотела уступить жене сына и новой законной императрице! Сие было вещью неслыханной и даже смешной с точки зрения мирового придворного этикета, однако в то время мать всего могла добиться от своего сына, и она дала себе слово не упустить случая.
Алексей покачал головой. Он размышлял для очистки совести, а на самом деле даже не сомневался, что великая княжна Екатерина старается только для себя...
Это казалось ему сущим безумием. О таком даже думать было смешно! И все-таки невольная дрожь пробирала его. Безумцы опасны именно безумием своим, а вовсе не возможностью осуществления безумных замыслов.
Нет, нужно предупредить Елизавету. Обязательно!
Но как начать разговор? Как объяснить, с чего началось его знакомство с сестрой императора?!
Вот кто будет безумцем, так это он, если сболтнет лишнего.
Нет, Боже упаси, лучше молчать!
Но тогда его можно будет назвать подлецом.
Алексей яростно стукнул кулаком по стволу дерева, мимо которого шел.
Вот попал! Куда ни кинь, всюду клин!
* * *
Константин мгновенно взбесился так, как умел это делать только он, – до полной потери самообладания.
– Кто? – взревел он. – Немедленно говори, кто этот негодяй, который посмел наставить...
Он хотел прокричать: «Который посмел наставить рога русскому государю?!» – но не успел. Катрин приподняла юбку, вскинула ножу в ажурном чулочке и шелковой туфельке – и со всего маху пнула брата в колено.
Мать честная!..
Слава богу, что в те поры дамы не носили обуви на каблуках, как водилось меж ними десятка полтора лет тому назад, однако и без всякого каблука удар получился чувствительнейший. Константин рухнул на стул, который устоял только божьим заступничеством. Ноги у Катрин были, как у всякой заядлой танцорки и наездницы (великая княжна обожала балы и верховую езду, славилась своими шенкелями!), сильные. А Константин года полтора назад сломал при падении с коня колено, два месяца ковылял в лубках, доктора говорили, что лишь чудом кости срослись правильно, но до сих пор колено ныло к непогоде, словно у кого-то старикашки, а стоило его посильней задеть, отзывалось болью во всем теле.
