К счастью, я поверил себе, когда сказал, что проживу чрезвычайно счастливую жизнь, если моя работа будет одновременно и моим увлечением. Я изливал себя в рассказах, взрывался ими. Они приходили один за другим, как хиты на AМ-радиостанциях, которые всегда играли в студии-прачечной, где я писал их.
Я писал их быстро и увлеченно, иногда останавливаясь, чтобы переписать некоторые места, и мне никогда не приходило в голову, откуда они приходят, или чем структура хорошего рассказа отличается от структуры романа, и какие есть особенности разработки персонажей, предысторий и временных рамок. Я летал над сидением, не нуждаясь ни в чем, кроме интуиции и своей детской самоуверенности. Мне нужно было только, чтобы они приходили. Я волновался только об этом. Естественно, мне никогда не приходило в голову, что написание рассказов – это хрупкое искусство, которое может забыться, если не пользоваться им постоянно. И себя я тоже не чувствовал хрупким. Напротив, многие рассказы были похожи на бульдозеры.
Многие наиболее продаваемые романисты Америки не пишут рассказов. Не думаю, что это вопрос денег; финансово успешные писатели не думают об этой стороне дела. Может быть, когда мир писателей, зарабатывающих исключительно романами, уменьшается до, скажем, семидесяти тысяч слов, у них начинается что-то вроде клаустрофобии. Или может эта миниатюризация просто сбивает их с пути. В жизни много вещей, напоминающих езду на велосипеде, но написание рассказов к ним не относится. Писать рассказы можно и разучиться.
Пока проходили восьмидесятые и девяностые, я писал все меньше и меньше рассказов, и некоторые из них становились все длиннее и длиннее (пара таких длинных есть и в этой книге). Это было хорошо. Но есть и такие рассказы, которые я не написал, потому что нужно было заканчивать какой-нибудь роман, и вот это уже не хорошо. Я чувствовал, как эти истории плачут в дальнем углу моей головы, чтобы их написали. Некоторые до сих пор там; другие, с грустью это сознаю, умерли и улетели подобно пыли.
Самое плохое, что среди них есть истории, которые я уже не помню, как писать, и это пугает. Я знаю, что мог написать их в своей прачечной, на портативной «Оливетти» Тэбби, но даже если мое было мастерство отточено и в качестве инструмента у меня был Макинтош, и писал я ночью, эти истории все же ускользнули от меня. Я помню, как думал о стареющем изготовителе мечей, беспомощно глядя на отличное лезвие Толедо, и что раньше я знал, как это делается.
