Эта мысль промелькнула у меня, когда я заглянул в раковину умывальника. Там валялись груды потемневшей серебряной посуды, высились пирамиды грязных чашек и тарелок с остатками всевозможной пищи. Посуда заросла всеми мыслимыми видами зеленой и черной плесени. Под микроскопом здесь можно было бы увидеть россыпи прекрасных цветов, не говоря уже о кустах, пальмах, эвкалиптах - флора на этих тарелках была богаче, чем Мак-Комер смог бы вырастить в саду за сотню лет, даже если бы работал от зари до зари. А все это великолепие выросло само по себе, без всякой обработки. Надо будет завести себе микроскоп… Как я уже говорил Мак-Комеру, я не садовник.
Рядом с посудой валялись гнилые или засохшие овощи -пучок увядшей морковки, несколько проросших картофелин, четверть капустной головы, покрытая слизью, и маленькая корзинка земляники, превратившейся в темную кашу с торчащими из нее хвостиками.
Со времени открытия чудодейственных целебных свойств пенициллина все медики с уважением, даже с благоговением, относятся к плесени. И все же при виде такой неряшливости мое мнение о Мак-Комере резко упало - если не как об ученом, то во всяком случае, как о человеке, Я и сам человек не слишком аккуратный, и миссис Милленс порой приходит в ужас, увидев мою одежду разбросанной по полу. Но я хирург и всегда слежу, чтобы вещи вокруг меня оставались чистыми.
У меня возникло подозрение - не может ли старый Адам оказаться пьяницей, из тех, которые периодически уходят в запой, совершенно отключаясь от всего мира. Такое иногда бывает с талантливыми людьми. И не всегда это влечет такие разрушительные последствия, как может показаться. Один из лучших преподавателей моего колледжа имел обыкновение четыре раза в год уходить в запой, с такой же неотвратимой регулярностью, как сменяются времена года. Он запирался в своей комнате, никого не желал видеть, к телефону не подходил, а если и снимал трубку, то лишь для того, чтобы промычать что-то нечленораздельное, ничего не ел, не брился и не умывался, не утруждался даже тем, чтобы раздеться и лечь в постель, а просто вытягивался, откинувшись, в большом кресле и жил эти дни в каких-то прекрасных грезах. Весь грязный и оборванный, с красными глазами, он все время что-то тихонько напевал. Продолжалось это обычно неделю или десять дней. Когда запой кончался, ему приходилось всё мыть. Мы, первокурсники, очень жалели его, потому что он был по-настоящему хорошим человеком. Кто знает, может быть, так было даже лучше для него. Этот человек умер молодым, но если бы не это, он вполне мог бы стать убийцей…
