Небольшие ворота в стене оказались незапертыми. Запереть их можно было только снаружи. Кикаха и Анана, забрав оружие часовых, прошли в ворота и взбежали по крутой лестнице меж высоченных гладких стен. К тому времени, когда они добрались до верха, они сильно запыхались и жадно глотали воздух открытыми ртами.
Снизу послышались крики. В крошечных воротах появились факелы, и солдаты стали взбираться по лестнице. Забили барабаны, затрубили трубы.
Кикаха и Анана побежали, но не ко дворцу справа от них, а к крутому лестничному маршу слева. На вершине лестницы поблескивали серебряные крыши и железные решетки, откуда до них донесся запах животных, соломы, старого мяса и свежего навоза.
— Царский зоопарк, — сказал Кикаха. — Я бывал здесь.
На противоположном конце длинной дорожки, вымощенной каменной плитой, что-то блеснуло, словно нить в шлейфе ночи.
Оно пронеслось в лунном свете и оказалось в тени, а затем растаяло в огромных дверях колоссального белого здания.
— Нимстоул! — воскликнула Анана.
Она бросилась было за ним, но Кикаха грубо оттащил ее назад. С искаженным лицом, белым, словно отлитым из лунного серебра, и широко раскрытыми, как у разъяренной совы, глазами, она резко вырвалась из его рук.
— Ты смеешь прикасаться ко мне, лаблаббий?
— В любое время, — отрезал он. — Перво-наперво, не называй меня больше лаблаббием. Я тебя не просто ударю, я убью тебя. Я не обязан сносить это высокомерие, это презрение. Оно целиком основано на пустом, ядовитом и болезненном эгоцентризме. Назови меня так еще раз, и я убью тебя. Ты меня, знаешь ли, ни в чем не превосходишь. Именно ты и зависишь от меня.
— Я завишу от тебя?
— Разумеется, — подтвердил Кикаха. — У тебя есть план бегства, такой, который может сработать, даже если он дикий?
От усилия взять себя в руки, Анана содрогнулась. Затем она заставила себя улыбнуться. Если бы Кикаха не знал о скрытой ярости, то счел бы эту улыбку самой прекрасной, очаровательной, и соблазнительной из всех виденных им в двух вселенных.
— Нет, у меня нет плана. Ты прав. Я завишу от тебя.
— Ты, во всяком случае, реалистка, — заметил он. — Большинство Господов, как я слышал, настолько высокомерны, что скорее умрут, чем признаются в какой угодно зависимости или слабости.
Эта же гибкость, однако, делала ее и более опасной. Он не должен забывать, что Анана — сестра Вольфа.
Вольф говорил ему, что его сестры Вала и Анана являлись, вероятно, самыми опасными из всех женщин. Даже делая скидку на вполне простительную семейную гордость и определенное преувеличение, они, вероятно, были крайне опасными особами.
