Прошло некоторое время, прежде чем я снова увидела Шарлотту. Я не искала с ней встречи, по крайней мере в тех местах, где, как мне казалось, могла бы с ней столкнуться – например, в церкви на левом берегу на обряде венчания или в какой-нибудь старой квартире, среди одного из семейств, стойко хранящих в Париже свой провинциальный дух. Я полагаю, что её присутствие и хлопоты вокруг круглого шестиугольного столика на одной ножке, увенчанного блюдом с печеньем, показались бы совершенно естественными. Я так и видела её сидящей в пальто оливкового цвета, в маленькой шляпке, надвинутой на глаза, с вуалеткой, досадливо приподнятой на переносицу, с чашкой бесцветного чая, зажатой между двумя пальцами; я видела, я выдумывала её, я слышала её голос с безыскусным непосредственным выговором, ловко умасливающий старых неразговорчивых хозяек: «Я, видите ли, хочу сказать вам по совести, что об этом думаю…»
Я не искала её, опасаясь развеять атмосферу тайны, которой мы окутываем людей, известных нам лишь своей незамысловатостью. Но я не удивилась, когда однажды она возникла передо мной, в то время как я продавала книги ради одного из своих сочинений. Она купила у меня томик с едва заметной улыбкой. Я спросила её с готовностью, видимо изумившей её:
– Следует ли подписать вам книгу, сударыня?
– О! Сударыня… Если это вас не слишком затруднит…
– Нисколько, сударыня… Кому?
– Ну, сударыня… Вы напишите просто: «Госпоже Шарлотте…»
Ко всем этим бесконечным «сударыням», которыми мы церемонно обменивались, Шарлотта присовокупила знакомый смех, смех вполголоса, столь же тихий и берущий за душу, как крик маленькой ночной совы-сипухи – дикого голубя мрака…
Я задала неуместный вопрос:
– Вы совсем одна?
– Я всегда гуляю одна, – ответила Шарлотта. – Вас там больше не видно…
Она сказала вполголоса, листая только что купленную книгу:
– Они всегда там в воскресенье вечером…
Я приняла предложение, сквозившее в её словах, ради удовольствия вновь увидеть Шарлотту; новая встреча в мастерской-курильне, приветливой и неуютной, как вокзал, доставила мне больше удовольствия, чем я рассчитывала, ибо она была одна. Никакой сердитый юноша не стерёг её в глубине багряного сумрака, сгустившегося под галереей. Она сидела с непокрытой головой, в облегающем чёрном платье, слегка подчёркивающем её полноту, без ритуального кимоно, попивая мате.[3] Она предложила мне этот напиток с запахом чая и цветущего луга, налитый в жёлто-чёрную полосатую тыкву.
