— Надо быть, на полати, — решили скопом, — всё-таки на полатях теплее царю лежать, чем на полу.
На этом все и сошлись бы, если бы не Халтуй.
— А я видал царя, — сказал он.
Оленеводы ахнули.
— Вот так да! Халтуй наш с царем встречался. Уж не вместе ли айбурдали? Может, он тебя чаркой угостил?
А Халтую хоть бы что, только глазами моргает.
— Мимо правленья ходил. В двери смотрел. Картина висит. Царь. На плечах золотые кисти. Кругом ремни наплетены.
— Так ты, Халтуй, пожалуй, коновала видел, коновалы в ремнях-то.
— Ну вот, не отличу коновала от царя, — горячился Халтуй. — Над головой две куропатки, в лапах у них палка золотая и круглый камень. Вот.
— Раз две куропатки, так да, это непременно царь.
Тут кто-то вспомнил, что я в городе бывал, может, про царя слыхал. Позвать, говорят, Ясовея, пусть он скажет. А я бы и рад сказать, да сказалка коротка. Что я знал о царе? Почти ничего. Тру ладонью лоб, вспоминаю, о чём с вами говорили. О царе-то говорили ли? Говорили. Да. Царь помогает тем, кто угнетает рабочих. У царя жандармы толсторожие, с красными мясистыми руками. Их я и сам видал. С шашкой на боку — нож такой большущий, селедкой называется...
— Вот так да! Селёдка — рыба...
— Верно, как рыба и есть — длинная, тонкая. Для смеху так зовут.
— Разве что для смеху.
Крестьянам царь земли не дает, всю роздал своим приятелям. С крестьян налог большой берет, ясак.
— Вот и с нас царь тоже ясак берет?
— Конечно, царь. Он, — говорю, — бедняков готов ободрать, как охотник песца обдирает, раз — и нет шкуры... А вот богатым от царя помощь. Поэтому правильно сделали, что царя ссадили. Словом это называется таким: ре-во-лю-ци-я...
До тех пор Сядей-Иг сидел, невозмутимо слушая нашу болтовню. А тут резко встал, гаркнул:
— Будет вам пустое трепать! Без костей язык-то. Никакой революции не бывает. Враки всё!
Оленеводы опасливо замолкли. Сядей-Иг сердится. Прогневили Сядей-Ига. Это не царь, а хуже ещё...
Кто такой Сядей-Иг? Вот я так же спросил одну старуху, когда вернулся в тундру. Она посмотрела на меня жалостливо, покачала сокрушенно головой и говорит: «Ай, человек! В городе был, по бумаге говорить научился, а Сядей-Ига не знает».
У Сядей-Ига оленьи стада несчитанные бродят по тундре. И на Малой и на Большой земле. Едва объедет пастух такое стадо на упряжке от восхода до заката. А захочет узнать, все ли олени целы, поднимется на вершину сопки, глядит, сколько белых менуреев в стаде. Десять менуреев, значит, десять сотен оленей все целы. Когда Сядей-Иг перекочевывает с одного пастбища на другое, его аргиш растягивается на целую оленью перебежку. Чего тут нет в этом аргише: и лари с мехами пушного зверя, и котлы самолучшего сала, и тюки сукон да разных тканей, целый воз утвари, всякой посуды — всего не перечтешь. А говорят, на передней упряжке, на дне ларя с пушниной возит Сядей-Иг мешок из нерпичьей кожи, который с трудом поднимает. Что в том мешке, никто не знает. Сядей-Иг не показывает.
