Мальчик сидел на ковре совершенно один, в неярком цвете керосиновой лампы блестели черные глаза-лужицы. Он смотрел на меня, испуганный звереныш, крепко сжимающий кулачки и готовый защищаться. Узнавание пришло в один миг:
–Мама!
Через секунду я уже подхватила его на руки. Какое это было блаженство прижимать его маленькое хрупкое тельце к своей груди, ощущать тонкие косточки под своими пальцами, жаркое тепло, стук сердца, ручонки на своей шее! Я глубоко вдохнула его сладкий детский запах, и погладила узкую спинку. Анук прижимался ко мне всем телом, как котенок; я почувствовала, как легкая струйка энергии уходит у меня из груди.
– Отдай ребенка! – услышала я голос Прасковьи, стоявшей в дверном проеме.
Я развернулась, резко вскинула голову, и внезапно почувствовала, как волна ярости красной пеленой застилает глаза. Из груди едва не вырвался звериный рык: да, как она ПОСМЕЛА?!
– А ты забери, тварь!
Уж не знаю, что увидели мои преследователи, но они явно испугались. Молодые стражи шарахнулись в стороны, а Петр со странным стоном рухнул на пол. Прасковья побледнела.
– Я сказала тебе: попробуй – забери! – прорычала я и спокойно пошла к двери.
Молодцы сбились в кучку в глубине коридора, с животным ужасом поглядывая в мою сторону. Хозяйка дома осталась стоять, казалось, она не могла сделать ни шагу, ее трясло, а на лбу появилась испарина.
–Откуда ты меня знаешь? – прошипела я в лицо Прасковье.
–Мне мой любовник сказал, он принес ребенка ночью, а потом описал тебя.
–Кто он?
–Он? – нервы у нее были действительно слабенькие, а потому не выдержали, и она с совсем не благородным грохотом устроилась на полу рядом с Петром.
–О, как, мальчики, – вдруг не понятно отчего (видимо я тоже становилась немного чокнутой) произнесла я, – от моей неземной красоты все штабелями ложатся.
Уж, не знаю, чего я ожидала увидеть, может, что и они сваляться в глубоком обмороке, но мальчики только отошли подальше, и я свободно прошла к лестнице, крепко держа на руках ребенка, никто и не думал меня останавливать. Уже спускаясь в ярко освещенный, наполненный людьми холл, я заорала:
– Пан, гном чертов, ты где?! Ты все пропустил! Пан!
Гости с ужасом и неприкрытым любопытством рассматривали меня, уже принимаясь шушукаться. Теперь я могла сказать со всей пугающей откровенностью: от репутации Прасковьи, если таковая, вообще, была, остался одни пшик.
Гном выскочил в холл, как черт из табакерки. Пола его жилетки топорщилась, а из кармана высовывались вершки позолоченных ложек.
