В эту весну спустили только пятидесятипушечную «Черепаху», двенадцатипушечную «Святую Наталью» и два сорокапушечных кумпанейских корабля.
Как всегда, церемония кончилась праздником. За столом никто не вспоминал о неудаче под Нарвой, но Петр сам начал разговор:
— Нынче мы против турка готовим силу на море. Пускай видят, мы не таимся. А что Карл нас под Нарвой поколотил, ему спасибо, мы умней стали. Погодим малость да с другого боку к нему зайдем.
Апраксин сидел рядом с царем. Слова Петра пробудили в нем мысли, которые он давно вынашивал:
— Петр Лексеич, позволь умишком скудным присоветовать?
— Валяй, Федор, мы, чай, свои, компанейские.
Адмирал начал издалека:
— Ты, Петр Лексеич, прежде баил, тебе Азов морем воевать близко и любо потому.
— Было дело, што с того? — вскинулся Петр.
— Слыхал я в Москве, што братец Петруха на Ладоге да на Волхове ладит струги?
— Есть такая задумка, — запыхтел трубкой Петр.
— Так я к тому, Петр Лексеич, ежели шведа турнуть с Онеги?
— Коим же разом туда добраться? — спросил царь, смутно догадываясь, о чем поведает Апраксин.
Апраксин хитро улыбнулся:
— В бытность на Соловках сказывали мне монахи, есть такая деревенька Нюхча, напротив Соловков. От нее до Онеги волокут в кою-то пору они свои лодьи да к Ладоге, потом плавают до Канцев швецких подле Невы.
Петр слушал молча, уткнувшись в тарелку, ковырял вилкой, потом отложил ее, глаза смотрели приветливо:
— А ты, я погляжу, на Двине-то не зря сидел, спасибо. — Налил бокал Апраксину, рядом сидевшему Головину: — Здравие адмиралтейцу нашему!
Почти месяц, с перерывами, Петр корпел над чертежами нового, самого крупного, восьмидесятипушечного корабля. Дневал и ночевал царь в своей рабочей избе рядом с верфью вместе со Скляевым. Частенько на ночь отпускал Меншикова. В эти вечера Апраксин обычно зазывал Данилыча в гости, избы стояли рядом. Засиживались за полночь, было что вспомнить, о чем поговорить. Как-то получилось, еще с Плещеева озера, что прониклись они взаимной симпатией, часто без утайки делились сокровенным, давно крепко уверились друг в друге, несмотря на разницу в возрасте и положении. Меншиков не стеснялся затевать запросто и деликатные разговоры, за что знатные бояре его чурались, обходили стороной.
— Слыхал я, Матвеич, ты до сей поры без баб здесь находишься? Не возьму в толк, как тебе терпится?
Апраксин потягивал вино из бокала, отшучивался:
— Наперво к сему не приворожен я, да уж и пятый десяток разменял. Баб лучше сторониться, меня Пелагеюшка в Москве этим зельем до отвала, почитай, на годик насытила. Как Соломон сказывал: «Утешайся женою юности своей». А ты, чаю, все по девкам озоруешь?
