— Конечно. Зачем отказывать себе в маленьких радостях?
— Я вижу, вы не воспринимаете меня всерьез. Вы смеетесь надо мной.
— Если вы верите, что убили своего одноклассника, то вы не такой уж великий преступник.
— Вы правы, я мелкий преступник, не обладающий большим размахом.
— Как мне нравится эта самокритичность!
— Да, я убил всего двух человек.
— Всего лишь двух! Месье, вы не очень-то честолюбивы.
— Согласен. Я был рожден для большего. Но меня попутал проклятый демон вины, который помешал мне выполнить мое великое предназначение.
— Демон вины? Я думал, вы испытывали обыкновенное раскаяние.
— После убийства Франка — да. Но позже меня стало постоянно мучить чувство вины.
— Это началось после второго убийства? Как оно произошло? Вы наслали на человека порчу?
— Зря смеетесь. Чувство вины возникло у меня, как только я утратил веру в Бога. А вы веруете?
— Нет. В моей семье не было верующих.
— Забавно, когда о вере говорят как о гемофилии. Мои родители тоже не веровали, но это не помешало мне стать верующим.
— Но ведь сейчас вы атеист, как и ваши родители.
— Да, я утратил веру после одного случая, одного нелепого случая, который полностью перевернул мою жизнь.
— То есть вы пережили сильное душевное потрясение.
— Да, можно сказать и так. Мне было тогда двенадцать с половиной лет. Я жил у дедушки с бабушкой. В доме было три кошки, и в мои обязанности входило готовить им еду: я должен был открывать рыбные консервы и смешивать их с рисом. Отвратительная процедура. Меня тошнило от одного только вида рыбы и ее запаха. Но от меня требовали, чтобы я долго-долго разминал рыбу, пока она не образует с рисом единую массу, иначе кошки не станут ее есть. Я закрывал глаза и вслепую, на грани обморока, руками месил и месил эту кашу. Стоило мне только коснуться пальцами переваренного риса и рыбы, как на меня накатывала дурнота.
— Вас можно понять.
— Я не один год готовил это отвратительное месиво, но однажды произошло неожиданное; мне было тогда двенадцать с половиной лет. Я открыл глаза и посмотрел на кошачью смесь, которую приготовил собственными руками. К горлу тотчас же подступила тошнота, но я сумел ее подавить. И тут вдруг я непроизвольно засунул эту гадость в рот и проглотил.
— Фу!
— А вот и нет! Вот и нет! Мне показалось, что я не ел ничего вкуснее! Я был тщедушным мальчишкой, которого никогда не могли усадить за стол и кормили чуть ли не силой, а тут я с наслаждением съел эту мерзкую кашицу для животных. После чего я с ужасом осознал, что мне хочется еще этого рыбного клея, и начал горстями засовывать его в рот. Три кошки испуганно наблюдали, как их обед исчезает в моем желудке. Но я испытал куда более сильное потрясение, чем они: я понял, что ничем не отличаюсь от кошек. Я сознавал, что набросился на кошачий корм не по своей воле — меня заставила это сделать какая-то враждебная мне сила. В итоге я съел всю миску, до последней крошки. Кошачье семейство осталось в тот день голодным. Свидетелями моего падения были только кошки.
