— Если не успеваешь подрумяниться, нужно хоть как-то оживить цвет лица, — объяснила она, и Бакли, как обезьянка, начал щипать себя за щеки.
Сэмюел Хеклер стоял у каменных столбиков, обрамлявших подход к церкви. Он был весь в черном; рядом стоял его брат, Хэл, в потрепанной кожаной куртке, которую давал Сэмюелу надеть на Рождество.
Брат был негативной копией Сэмюела. Загорелый, с обветренным лицом, задубевшим от гонок на мотоцикле по окрестным дорогам. Завидев нашу семью, Хэл поспешил отойти в сторону.
— Не иначе как вы — Сэмюел, — обратилась к нему бабушка Линн. — А я — пресловутая бабушка.
— Не задерживайтесь, — сказал папа. — Рад видеть тебя, Сэмюел.
Линдси и Сэмюел пошли впереди; бабушка, чуть подотстав, зашагала рядом с мамой. Единым фронтом.
Детектив Фэнермен, облачившийся в костюм из жесткой ткани, стоял у входа. Он кивнул моим родным и, как мне показалось, задержал взгляд на маме.
— Присоединитесь к нам? — спросил папа.
— Благодарю вас, — ответил Лен, — но мне лучше находиться поодаль.
— Понимаю.
В дверях уже было не протолкнуться. Я бы все отдала, чтобы змейкой залезть папе на спину, обвить его шею, зашептать на ухо. Но я и так уже была с ним, во всех его порах и морщинках.
Проснувшись с похмелья, он повернулся на бок и стал наблюдать за мамой, которая дышала неглубоко и часто. Обожаемая жена, его чудо-девочка. Ему хотелось протянуть руку, осторожно убрать с ее лица пряди волос, поцеловать, но она спала, а значит, отдыхала. Со времени моей смерти он вступал в каждый новый день, как на минное поле. Но, положа руку на сердце, день моей панихиды обещал быть не самым худшим. По крайней мере, все по-честному. По крайней мере, каждый шаг будет определяться их общим горем — моим исчезновением. Сегодня можно не притворяться, будто дома все нормально — что значит «нормально»? Сегодня ни ему, ни Абигайль не нужно прятать скорбь. Но он уже знал, что с момента ее пробуждения и до поздней ночи будет отводить глаза, потому что не сможет увидеть в ней ту женщину, которую знал до того, как пришла весть о моей гибели. По прошествии двух месяцев это событие уже стало отходить на задний план — для всех, но не для нашей семьи. И не для Рут.
Рут пришла со своим отцом. Они стояли в углу, возле накрытого стеклянным колпаком потира, который во времена Гражданской войны, когда в церкви устроили госпиталь, успел послужить медицине. Мистер и миссис Дьюитт вели с ними вежливую беседу. В домашнем кабинете у миссис Дьюитт лежало стихотворение Рут. В понедельник она собиралась показать его психологу. Стихотворение было обо мне.
