Не какой-нибудь сказочный, а самый настоящий инопланетный корабль. Немного странный, ни на что не похожий, так что только Лес понял, что это, а березки лишь затрясли сережками, удивляясь такому чуду.
Корабль опустился бесшумно. Не плевался огненными струями, не рычал двигателями, не плавил землю, не жег траву — сел тихо, так что даже сорока, трещавшая о чем-то важном, не заметила, а если и заметила, то просто не обратила внимания.
Люк распахнулся, и на траву спрыгнул космонавт.
Каким он был? На кого похож? На муравья или на мамонта? А может, у него было сто глаз или десять ног? Вовсе нет… Был космонавт странным, но придумать можно было бы и поинтересней.
Не его вина и не моя, что был он обыкновенным солнечным зайчиком.
И корабль был пусть и очень большим, но солнечным зайчиком, и трава, свежеумытая, пахучая, ласковая, была видна сквозь него.
А может быть, таким их видел только Лес? А на самом деле они были совсем другими? И были у космонавта руки и ноги?..
Ведь сделал же он шаг, наклонился и сорвал маленький белый цветок, каких много на лесных полянах. Он поднес его к губам, и нежные лепестки затрепетали от дыхания, а еле уловимый аромат цветка слабо защекотал ноздри космонавта. «Ромашка», — почему-то подумал солнечный зайчик и чихнул, зажмурившись, а потом рассмеялся.
Он засунул цветок за петличку комбинезона, раздвинул ветви руками и вошел в Лес. Какие-то новые, немыслимые сочетания звуков рождались в нем, складываясь в неожиданные слова. И слова эти удивительно подходили и к этой планете, и ко всему, что он видел вокруг себя.
«Вот дерево, — думал он, — светлое, как невеста: ветви у него гибкие, а листья — живые. Листья шевелятся, когда их касается ветер, вздрагивают и шелестят, словно шепчутся. Может быть они обо мне шепчутся?.. Это самое красивое дерево в Лесу. Оно такое красивое, такое доброе, хотя и чуточку болтливое… Я назову его березкой».
Трава, вздрагивая от любопытства, тянулась к легким прозрачным сапожкам солнечного зайчика и качалась изумленно, когда стебельки, окрашиваясь в золото, проходили сквозь них. Сорока, наконец, очнулась, метнулась, любопытная, следом за космонавтом и, примостившись невдалеке, затрясла хвостом, завертела головой, перестав даже трещать от волнения. Ежик выбежал на тропинку, ткнулся два раза в каблук, позолотил усы и, фыркнув, побежал по своим делам.
Космонавт шел и улыбался.
Все вокруг было необычно для него, почти волшебно: буйство ярких красок, суета жизни вокруг, непрерывный звон, повисший во влажном воздухе — все это ничем не напоминало ему серого молчания камней его родной планеты.
