Хозяин проводил женщину в комнату со стенами, сложенными из дубовых бревен. В камине горел огонь, на коврике перед ним растянулся огромный пес — с всклокоченной шерстью и вечно виляющим хвостом, совершеннейшая дворняга. Когда они вошли, зверь поднялся, потягиваясь.
— Можете оставить малыша у камина, — предложил мужчина. — Гувер приглядит за ним. Я зову его так по очевидной причине: он подбирает с пола крошки. А я Бартелми Гудман.
— Анни Вард. — Гостья вытащила ребенка из перевязи и посадила на коврик, такой же лохматый и до того похожий на пса, что, скорее всего, они приходились друг другу родственниками. — А это Натан.
Малыш и пес изучали друг друга; мокрый черный и маленький смуглый носы едва не соприкасались. И вдруг Натан рассмеялся — что делал так же редко, как и плакал, — и женщина подумала, что эти двое установили между собой связь выше биологических различий и речи.
— Я бы хотела согреть для него молока, — сказала она. — Вы… не могли бы пока присмотреть за ним?
— Этим займется Гувер. Он просто вылитая Нана из «Питера Пэна». Кухня вот там.
Выходя из комнаты, она с сомнением оглянулась и обнаружила, что пес нежно отталкивает малыша носом подальше от огня.
— Наверное, Гувер здорово выдрессирован, — заметила женщина.
— Он очень умен, — отозвался хозяин. Гораздо позднее она поняла, что в его словах тогда не было напыщенности или тщеславия.
Стены кухни были сложены из тяжелых брусьев, пол, вполне ожидаемо, из каменных плит; на старомодной плите в сосуде, напоминающем небольшой котелок, что-то попыхивало. Из-под крышки вырывалась струйка пара, донося такой насыщенный мясной аромат, что у гостьи потекли слюнки. За весь день она съела лишь бутерброд на обед и вдруг осознала, что ужасно голодна; но, прежде всего, — ребенок.
Пока она подогревала молоко в позаимствованной у Бартелми кастрюльке, сам он заваривал чай и расставлял на подносе керамические кружки, чайник, кувшин и блюдо с фруктовым пирогом. Анни едва сдерживалась, чтобы не поинтересоваться, что там, в котелке, боясь показаться слишком жадной или доведенной до отчаяния. Комната имела неправильную форму, стены и уголки были увешаны множеством полочек; те, в свою очередь, были заставлены подписанными от руки бутылочками и баночками с консервированными фруктами и странного вида овощами в масле. Пряные травы росли в горшках и сушились в пучках. В одной вазе лежали луковицы — красные и белые, в другой — яблоки и клементины. Немытая посуда не громоздилась горой в раковине, а сушильная доска блистала чистотой.
