Кому бы, как не Алпатову, казалось бы, занять в этой компании самое почетное место, но вот как ни старался вначале он, а ничего не вышло. Он выбрал было себе Земляка, самого простого, рассказал ему, как выгнали его из гимназии, как он Бокля читал и понял законы исторические, а все, чему учили с детства, оказалось сказками. Земляк долго его слушал, и, видно, ему было как-то не по себе. Когда же Алпатов кончил, он ему вдруг и говорит:
— Тебе, брат, надо высморкаться. Алпатов схватился за нос. Земляк засмеялся.
— Дурень, дурень, ты и вправду подумал...
После Земляка Алпатов обратился к самому ученому — Фортификантову, и тот его долго, поощряя частыми репликами, выслушивал, а сам все смотрел своими маленькими глазками в одну точку и наконец осмелился спросить:
— У тебя, кажется, там колбаса? Дай мне немного.
Алпатов дал ему отломить от своего завтрака. Фортификантов стал есть и рассказывать, что исторические законы имеют под собою более глубокие естественно-исторические, а чтобы приблизиться к их пониманию, нужно прочитать книгу Сеченова «Рефлексы головного мозга». Рассказывая, Фортификантов уплетал колбасу и не оставил Алпатову ни крошки. В другой раз было то же самое, и наконец, поняв что Фортификантов расположен к нему только из-за еды, Алпатов попытался обратиться к украинцу. Широкий этот украинец и на вид такой открытый, как большая дорога: приходи и уходи, когда хочешь, и ночью и днем.
— Какие такие законы? — сказал он насмешливо. Разговор был на улице, вся компания шла за Жучкой. Алпатов нарочно громко сказал, чтобы слышала Жучка:
— Ис-то-ри-чес-ки-е.
— Вздор, — ответил украинец, тоже так громко, что Жучка обернулась и внимательно поглядела на Алпатова.
— Ну, естественные, — сказал Алпатов, наверняка пуская в ход мудрость Фортификантова.
— Вздор и это, — воскликнул украинец, — никаких нет законов, все относительно.
— Ну, это вы чересчур, — обернулась Жучка, — есть же все-таки нечто.
— Нечто? — воскликнул украинец. — Я вам сейчас скажу, что это нечто.
— Что?
Украинец поднес палец к самому ее носу и, обрубая им каждый слог, отчеканил:
— Ав-то-ри-тет-с!
— А как же первая причина? Первое движение? — рискнул спросить Алпатов.
Украинец опять отчеканил, рубя пальцем перед самым носом Алпатова:
— Ме-та-фи-зи-ка!
Слово «метафизика» было сказано с таким презрением к ней, с таким авторитетом, что дальше спорить было невозможно.
Алпатов отошел от компании и слышал, как женщина будущего спросила:
