Долго он провозился над этим приятным занятием и сам даже не знал, выучил он урок или не выучил.
На другой день, как всегда, очень странный, пришел в класс Козел; весь он был лицом ровно-розовый, с торчащими в разные стороны рыжими волосами, глаза маленькие, зеленые и острые, зубы совсем черные и далеко брызгаются слюной, нога всегда заложена за ногу, и кончик нижней ноги дрожит, под ней дрожит кафедра, под кафедрой дрожит половица. Курымушкина парта как раз приходилась на линии этой дрожащей половицы, и очень ему было неприятно всегда вместе с Козлом дрожать весь час.
— Почему он Козел? — спросил Курымушка. Ахилл ответил:
— Сам видишь почему: козел.
— А географию он, должно быть, знает?
— Ну, еще бы! Это самый ученый: у него есть своя книга.
— Про Америку?
— Нет, какая-то о понимании, и так, что никто не понимает и, говорят он сумасшедший.
— Правда, какой-то чудной. А что не понимают, мне это нравится, милый Саша, — ты этого не замечал, как тебе иногда хочется сказать что-нибудь и знаешь, ни за что тебя никто не поймет; вот бы хорошо иметь такую книгу для понимания.
Ахилл на это ничего не сказал, верно ему не приходилось страдать болезнью непонимания, а Козел обвел своими зелеными глазками класс пронзительно, и как раз встретился с глазами Курымушки. Так у него всегда выходило, — встретится глазами и тут же непременно вызовет.
Ни имен, ни фамилий он не помнил; ткнет пальцем на глазок, и выходи.
Курымушка вышел к доске.
— Нарисовал карту? — спросил Козел.
— Сейчас нарисую, — ответил Курымушка.
Взял мел и в один миг на доске изобразил обе Америки. Козел очень удивился. А Курымушка отчего-то стал смел — у него из головы не выходило: «Все равно выгонят». И он это не серьезно, а из озорства стал рассказывать про Америку какую-то смесь Майн-Рида и учебника.
Козел удивлялся все больше и больше, и глаз его стал такой, будто видит свое, а ухо, может быть, и не слышит. Курымушке отчего-то страшно даже стало, он остановился, покраснел.
— Ну, ну! — сказал Козел. Курымушка молчал.
— Ты, брат, молодец.
А Курымушка сильней покраснел и рассердился на это.
— Знаешь, — продолжал Козел, — из тебя что-то выйдет. Тут и случилось с Курымушкой его обыкновенное: вдруг самая ходячая фраза явится ему в своем первом смысле, а то обычное значение куда-то скроется.
— Как же это из меня выйдет? — спросил он, все гуще и гуще краснея, представляя себе приблизительно, как няня ему говорила, будто у одной барыни в животе развелись лягушки и потом вышли через рот.
