Я смотрю в его глаза. Его характер не может скрыть под маской боль от чувства предательства, которое он испытывает из-за моей помолвки с Питом. Наша встреча сегодня — последний шанс для меня не потерять Гейла навсегда. Я могла бы потратить часы на попытки объяснить, и даже потом он, возможно, откажется от меня. Вместо этого я начинаю с главного в моей защите.
— Президент Сноу лично угрожал убить тебя, — говорю я.
Гейл слегка приподнимает брови, но на его лице, на самом деле, нет никакого страха или удивления.
— Кого-нибудь еще?
— Ну, вообще-то он не давал мне копию списка. Но могу предположить, что он включает в себя обе наши семьи, — говорю я.
Этого хватает, чтобы он подошел к огню. Он садится перед очагом и начинает греться.
— Если не что?
— Если ничего теперь, — говорю я. Очевидно, это требует несколько большего количества объяснений, но я понятия не имею, с чего и каким образом начать. Так что, я просто сижу и уныло смотрю в огонь.
После минуты такого времяпрепровождения Гейл нарушает тишину:
— Ладно, спасибо за предупреждение.
Я поворачиваюсь к нему, собираясь удержать, но попадаю в ловушку его глаз. Я ненавижу себя за то, что улыбаюсь. Это не веселый момент, но я, полагаю, никто не может осудить меня за это. Все равно мы все будем уничтожены.
— У меня действительно есть план, ты же знаешь.
— О да, держу пари, что просто потрясающий, — говорит он, бросая перчатки мне на колени. — Вот. Мне не нужны старые перчатки твоего жениха.
— Он не мой жених. Это всего лишь часть игры. И это не его перчатки, а Цинны.
— Тогда верни их. — Он надевает перчатки, сгибает пальцы. — По крайней мере, я умру в комфорте.
— Оптимистично. Конечно, ты не знаешь ничего из того, что произошло, — говорю я.
— Ну, так приступай, — произносит он.
Я решаю начать с вечера, когда мы с Питом были коронованы как победители Голодных Игр, и Хеймитч предупредил меня насчет гнева Капитолия. Я рассказываю ему о беспокойстве, которое преследовало меня даже, когда я вернулась домой, о президенте Сноу в моем доме, убийстве в Одиннадцатом Дистрикте, о напряжении в толпах, о последнем отчаянном усилии — помолвке, о президентском знаке, говорящем о том, что всего этого было недостаточно, что мне придется заплатить.
Гейл ни разу не перебил меня. Пока я рассказываю, он убирает перчатки в карман и превращает еду из сумки в обед для нас. Режет хлеб и сыр, убирает сердцевину из яблок, отправляет каштаны в огонь, чтобы те поджарились. Я смотрю на его красивые руки, умелые пальцы. Покрытые шрамами, такими же, какие были у меня, пока Капитолий не стер их все с моего тела, но сильные и ловкие. Руки, которые орудуют на угольных шахтах, очень точно устанавливают самые сложные ловушки. Руки, которым я доверяю.
