За одно, во всяком случае, он мог быть признателен отцу: тот воспитал его так, что теперь ему было совершенно все равно, что есть. Никаких претензий к еде. Не то, чтобы отец был совсем уж никудышным поваром, но с тех пор, как от них ушла мать, еда дома всегда была безвкусной и одной и той же: сосиски, мясной пудинг, свиные отбивные. Что до иных плотских деликатесов, они слишком хорошо расходились в отцовской мясной лавке, чтобы попасть к ним на стол. Интересно, как часто он об этом задумывался? Собственно, всякий раз при виде человека, устраивающего сцены в ресторане или оставляющего на тарелке еду… Сам он еще в детстве твердо усвоил: трапеза — лишь испытание, через которое надо пройти.
Какая благодать, что хоть к собственным мыслям у нас иммунитет, усмехнулся он. Еще ни один человек не надоел себе своим собственным занудством! Столкнись он с парнем, по всякому поводу заявляющим: «за одно я, во всяком случае, признателен отцу…» и «трапеза — это лишь испытание, через которое надо пройти…», он бы пару дней потом изъяснялся разве что мычанием — его бы душило отвращение к словам. Так что, зрелость — это когда останавливаешься, только чтобы выслушать очередную нотацию, а в остальном едешь себе по накатанным рельсам…
Ну да ладно. Он принялся за кофе и рисовый пудинг, присыпанный корицей: желтое на белом, словно синяки на коже. Хочется порой наплевать на тормоза и дать себе волю. Обычно он избегал извлекать на свет последнюю карту из отцовской колоды: грустнее всего было то, что они с отцом даже не испытывали к друг другу ненависти. Будь это хотя бы ненависть… Даже ее не было. Он честно играл роль сына — ну почему бы и отцу тоже хоть немного не притвориться? Уже потом, много лет спустя он что-то понял в отце. Ехал в поезде — и вдруг увидел старого школьного приятеля. Последний раз они виделись лет пять назад. И он не стал подходить к нему и затевать разговор: что бы он сказал? Забавно, правда: в мире, где со спутника можно разглядеть, какой пастой ты чистишь зубы, в мире, где достаточно нажать кнопку — и миллионы слов тут же будут доставлены за тысячи километров, в мире, где у тебя есть выбор погрязнуть в любом из сотен телесериалов, снятых в Европе ли, Америке, Азии — в мире, где нельзя ни скрыться, ни обрести тишину и покой, он не знает, что с отцом, а знал бы — ему все равно нечего папашке сказать.
— Вы много читаете, — заметил ненавистный засранец, сидящий напротив, указывая на два лежащих на столике открытых романа. Он лишь кивнул, — не отпираться же, к тому же, не хотелось давать зацепку для разговора.
