А вот потом горные духи все-таки нашли, чем удивить.
Когда мы еще раз спустились по похожим один на другой шкуродерам, то оказались в довольно широкой и высокой (еще метра полтора над головой) галерее. Проникнуть в нее получилось только после того, как Зигфрид скороговоркой произнес заклинание, и камень словно истаял на глазах. Такую шутку предводитель кобольдов проделывал за время нашего пути раза три.
В галерее нас встретило первое свидетельство чудес прогресса крошечного народца, которое заставило меня очнуться и выйти из сомнамбулического состояния: проход вывел к настоящим железным рельсам, уложенным на каменные сваи. Притом железо блестело, следовательно, регулярно использовалось по назначению.
Вот тебе и волшебный народец! Может у них и метро имеется? А с другой стороны, при их стремлении к рытью нор и проходов глупо тонны породы таскать вручную.
— Теперь поедем, — довольно пригладил бороду Зигфрид. Мой неподдельный восторг и удивление доставили ему море удовольствия.
— А в чем, поедем? — поинтересовалась я, озираясь в поиске подходящего средства передвижения.
Почему-то рисовалась дрезина, как в мультфильме про чебурашку. Хотя слабо представлялось, как у меня получится втиснуться в тележку, рассчитанную на кобольдов. Разве оседлать ее, как трехколесный детский велосипед.
— Не боись, есть способ, — ухмыльнулся Зигфрид, отдал команду одному из товарищей и тот скрылся во мраке бокового коридора.
— Ты пока отдохни, — великодушно предложил кобольд.
Да уж, легко сказать — отдохни, а на чем?
Я немного потыркалась во все стороны по залу и нашла довольно чистый деревянный настил, вероятно предназначенный для складирования особо ценных грузов, на который тут же завалилась спать, больше ни на что сил не осталось. Полноценного отдыха, правда тоже не получилось: периодически забывалась и задевала своими «ранеными» конечностями за твердую постель, просыпаясь от боли, да и жестковато было, после стольких то дней на эльфийской перинке. Наконец, усталость взяла свое, и я отключилась, на секунду, потому что стоило мне заснуть, как почти у самого уха принялись галдеть.
— Ты хорошо думаешь что делаешь, братец?
Голос, запальчиво произнесший эту фразу, был звонкий как капель и явно принадлежал женщине.
— Не боись!
Ага, коронное словечко Зигфрида, а потом тихое невнятное бормотание, в котором слова слились в плотный монолит, и разобрать о чем шла речь просто невозможно.
— Как знаешь, — снова женщина, теперь уже грустно.
