Я терпеливо выслушал подробный отчет об уровне профессорского благосостояния, а затем перевел разговор на бывших жильцов этой квартиры. Оказалось, что проживала там семья рабочих из того же ящика, где бабули пенсию выслужили. Должны были бы и сейчас там работать. Поскольку, во-первых, люди они не то чтобы пожилые, родителям где-то под пятьдесят, а во-вторых, лучшей работы в Киеве сейчас не найдешь.
– А куда они подевались с Лагерной?
У ветеранши режимной службы и на это был готовый ответ:
– Представляете, товарищ старший лейтенант, им так повезло, так повезло, что весь дом завидовал! Смотрите: имеют двух взрослых детей. Парню двадцать два, из армии пришел. А девочке девятнадцать, скоро замуж. И на всех только две комнаты. А на очередь не ставят, потому что комнат хоть и две, но метраж нестандартный – дом сдавали в тридцать четвертом году, как раз когда правительство из Харькова в Киев переехало. Ну, а по нынешним нормативам не положено им было на очередь становиться. Говорят – дождитесь внуков, а там что-нибудь придумаем. Но не было бы счастья, так несчастье помогло. Супруг тяжело заболел, да так, что его год дома не было. Все по больницам, да по больницам. Семья очень переживала. Супруга аж почернела. А потом вдруг раз – и переехали! Вот так, в один день. Вещи погрузили, даже ремонт не делали. И вперед. Нам сказали, что у мужа нашли такой диагноз, при котором положено отдельную площадь. Так им сразу дали аж две двухкомнатные – одну старшим, вторую детям. Ну, молодежь свою немедленно обменяла на две отдельные. Наверняка, уже и свадьбы отгуляли. А сюда после ремонта заселили тих профессоров.
– Правильно говорите, товарищи, – согласился я. – Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А что, вот тот самый… который болел… как он?
– Помер. Но в новой квартире, – все три бабушки синхронно тяжело вздохнули. – Сказывали люди, что его из больницы на носилках принесли, а где-то через пару дней уже и вынесли. Но уже в гробу. Вы же должны знать, хотя и молодой, что сейчас врачам лучше, чтобы больной дома умер. Потому что тогда начальство не бьет их за высокую смертность. Вот они безнадежных и выписывают. Хотя – может, так и лучше.
Мы еще немного пофилософствовали на темы жизни и смерти, после чего я вежливо поблагодарил бабулек и через парк поплелся на станцию метро «Октябрьская». Я шел и думал, что кто-то тут изрядно напутал: то ли мой друг Борис, то ли его волгоградские коллеги-психиатры, то ли сам больной по прозвищу Максим Горький. Ну, в самом деле – кто поверит в то, что человек, давно и надежно умерший, да еще и у себя дома (что исключает вариант путаницы с бренными останками), через четыре года выныривает из потустороннего мира за тысячу километров от места погребения. Вдобавок – забывает все обстоятельства собственной болезни и преждевременной кончины. Потому что в метро он садился, возвращаясь все-таки с работы, а не из больницы. У меня есть большие сомнения, что за всю историю мировой медицины зафиксирован хотя бы один такой случай.
