— У нас, кажется, уже был такой разговор? — спросил он.
— Раз десять за последний год, но ты меня не слушал, ты был глух.
— Не глух, а глуп. От любви.
— Даю тебе минуту, чтобы принять решение. Шестьдесят секунд. — Она посмотрела на часы.
— Встань с пола, — смущенно выдавил он.
— Если я это сделаю, то закрою за собой дверь и уйду навсегда, — сказала она. — Осталось сорок пять секунд, Олли.
— Стэн, — взмолился он.
— Тридцать. — Она следила глазами за стрелкой. — Двадцать. Я уже стою на одном колене. Десять. Начинаю подниматься. Пять. Время истекло.
Она выпрямилась в полный рост.
— Что на тебя нашло? — спросил он.
— Ничего, — сказала она. — Иду к дверям. Не знаю. Может, я слишком много об этом думала, но боялась себе признаться. Мы с тобой — необыквенная, удивительная пара, Олли. Вряд ли есть в этом мире другая такая пара. Как ни крути, ни ты, ни я ничего похожего больше не найдем. Хотя, наверно, это самообман. Во всяком случае, с моей стороны. Но мне придется уехать, и ты волен поехать со мной, однако не можешь решиться или просто ничего не понимаешь. Вот, смотри, — она двинулась вперед, — я держусь за дверную ручку и…
— И?.. — тихо спросил он.
— У меня текут слезы, — ответила она.
Он хотел подняться, но она покачала головой:
— Нет, не надо. Если ты прикоснешься ко мне, я не выдержу, и все полетит к черту. Я ухожу. Но каждый год буду отмечать день примирения, или день прощения, называй как хочешь. Раз в год, в день и час нашей первой встречи, я буду подниматься по той же лестнице, где больше нет никакого пианино в ящике, и если ты тоже туда придешь, я смогу тебя похитить, или ты — меня, но не пытайся пустить мне пыль в глаза или облить презрением.
— Стэн, — сказал он.
— О господи, — вырвалось у нее.
— Что такое?
— Дверь тяжелая. Не поддается. — Она всхлипнула. — Вот. Еще немного. Сейчас. — Ее душили рыдания. — Я ушла.
Дверь захлопнулась.
— Стэн! — Подбежав к порогу, он вцепился в дверную ручку, которая оказалась мокрой. Прежде чем открыть дверь, он поднес пальцы к губам и слизнул соленую влагу.
В холле было пусто. Даже разрубленный ее уходом воздух мало‑помалу приходил в себя. Как только две половины сомкнулись, прогремел гром. Надвинулось предвестие дождя.
В течение трех лет он неукоснительно приходил к этим ступеням четвертого октября, но она так и не появилась. Потом как‑то забыл и пропустил два года, но на шестой год осенью вспомнил, вернулся туда на закате солнца и стал подниматься наверх, потому что увидел на полпути какой‑то предмет, оказавшийся бутылкой дорогого шампанского; с ленточки свешивалась записка, в которой говорилось:
