Получается, что сам Майк попытался редуцировать свой будущий «текст смерти» еще при жизни (вспомним в этой связи суждение Науменко о Цое). Может быть, в том числе, и поэтому «текст смерти» Науменко оказался на периферии русской культуры, ведь мифотворцев привлекает прежде всего трагизм. Сочетание же трагедии и комедии в «тексте смерти» до Майка было прерогативой лишь А.С. Пушкина. В автобиографическом мифе по этому же пути шел Башлачев, но его «текст смерти» сохранил лишь трагизм, почти полностью (во всяком случае до сего дня) утратив комизм.
Однако «текст смерти» Майка потенциально готов стать традиционно трагическим. Посмотрим, как в его стихах актуализируются принципиальные для «текстов смерти» семы смерти, ухода, одиночества.
Смерть — довольно частотный мотив в рок-поэзии Науменко. Мы попробуем представить все основные случаи актуализации этого мотива, поскольку в отдельных стихах мотив смерти не кажется основным, но в системе всего поэтического наследия обретает глобальные масштабы. Смерть в стихах Науменко актуализируется в разных ипостасях — это может быть
— покушение на убийство: «Ты встанешь и улыбнешься, как ангел, / И вонзишь мне в спину свой нож» («Седьмая глава», 11),[332] «Мои руки в огне, мое сердце — мишень» («Свет», 29), «Ты чувствуешь себя так, будто у тебя на спине татуировка — мишень <…> В тебя стреляют — значит, не просто так. В тебя стреляют — значит, ты заслужил <…> Сколько раз ты умирал, так почему же ты жив до сих пор?» («Выстрелы», 117–118), «Нас убьют, если им прикажут» («Ожидание», 144);
— самоубийство (в русле мифологемы «самоубийство поэта»): «И вот самоубийца берется за перо и пишет. / И скрип пера по бумаге — как предсмертный хрип. / <…> И я пишу стихи всю ночь напролет, / Зная наперед, что их никто не прочтет. / <…> Просто я — часть мира, которого нет. / Мой последний шедевр — бессмысленный бред. / Мой последний куплет давно уже спет / <…> И нет другого пути» («Все в порядке», 36–37), «Смотри, как влюбленные прыгают вниз / С крыш и балконов» («Вот и все», 128) «И я держал заряженным свой пистолет, / Но, слава Богу, не спустил курок. <…> И я оставил завещание, и я намылил веревку, / Но, слава Богу, не нашел крюка» («Я знал», 131);
— страх перед жизнью: «Я боюсь жить» («Пригородный блюз», 27), «Но мне все трудней / Жить в этом мире, где мало любви, / Где так мало тепла, где так много зла» («Злые ангелы осени», 141);
— предчувствие смерти: «И я знаю — что-то случится, / Я знаю — скоро что-то должно случиться» («Всю ночь», 38), «Нет сил думать, нет сил, чтобы петь. / Я прожил жизнь, я попался в сеть, / И я уже не боюсь умереть / В эти странные дни» («Странные дни», 71), «Наступит день, и я забуду, что мне нужно жить» («Я продолжаю забывать», 105), «Каждый день ты просыпаешься с мыслью: “А не последний ли это день?”» («Выстрелы», 117), «Я не могу не просыпаться в пять утра, / В час смертей и самоубийств <…> А ты лежишь в постели и думаешь о том, / Что же в конце концов будет со всеми нами <…> Почему сегодня я выжил в Час Быка?!» («Час быка»,
