— «Выхожу на деритринитацию. Следующая связь через сорок часов. Всё благополучно. Антон». Связь неважная, Матвей Сергеевич: магнитная буря…
— Спасибо, — сказал Матвей. Он озабоченно обернулся к Горбовскому. — Между прочим, Леонид, что ты знаешь о Камилле?
— Что он никогда не снимает шлема, — сказал Горбовский. — Я его однажды прямо об этом спросил, когда мы купались. И он мне прямо ответил.
— И что ты думаешь о нём?
Горбовский подумал.
— Я думаю, что это его право.
Горбовский не хотел говорить на эту тему. Некоторое время он слушал тамтам, затем сказал:
— Понимаешь, Матюша, как–то так получилось, что меня считают чуть ли не другом Камилла. И все меня спрашивают, что да как. А я этой темы не люблю. Если у тебя есть какие–нибудь конкретные вопросы, пожалуйста.
— Есть, — сказал Матвей. — Камилл не сумасшедший?
— Не–ет, ну что ты! Он просто обыкновенный гений.
— Ты понимаешь, я всё время думаю: ну что он всё предсказывает и предсказывает? Какая–то у него мания — предсказывать…
— И что же он предсказывает?
— Да так, пустяки, — сказал Матвей. — Конец света. Вся беда в том, что его, беднягу, никто–никто не может понять… Впрочем, не будем об этом. О чём это мы с тобой говорили?…
Экран снова осветился. Появился Канэко. Галстук у него съехал набок.
— Матвей Сергеевич, — сказал он, чуть задыхаясь. — Разрешите уточнить список. У вас должна быть копия.
— О, как мне всё это надоело! — сказал Матвей. — Леонид, прости меня, пожалуйста. Мне придётся уйти.
— Конечно, иди, — сказал Горбовский. — А я пока прогуляюсь обратно на космодром. Как там мой «Тариэль»…
— К двум часам ко мне обедать, — сказал Матвей.
Горбовский допил стакан, поднялся и с удовольствием увеличил громкость тамтама до предела.
К десяти часам жара стала невыносимой. Из раскалённой степи в щели закрытых окон сочились терпкие пары летучих солей. Над степью плясали миражи. Роберт установил у своего кресла два мощных вентилятора и полулежал, обмахиваясь старым журналом. Он утешал себя мыслью о том, что часам к трём будет гораздо тяжелее, а там, глядишь, и вечер. Камилл застыл у северного окна. Они больше не разговаривали.
Из регистратора тянулась бесконечная голубая лента, покрытая зубчатыми линиями автоматической записи, счётчик Юнга медленно, незаметно для глаза наливался густым сиреневым светом, тоненько пищали ульмотроны — за их зеркальными окошечками зловеще играли отблески ядерного пламени. Волна развивалась. Где–то за северным горизонтом, над необозримыми пустырями мёртвой земли били в стратосферу исполинские фонтаны горячей ядовитой пыли…
