— Христос воскресе, Леночка!..
Даша, выбившись из толпы, запыхавшись, поцеловала Лену в губы своими сочными, пахнущими молоком губами.
— Где он там, черт леший?.. — оглядывалась она на повара. — Иди ты, ради Христа, без тебя посвятят!.. Не дай бог, барыня вернутся…
Когда Лена с горы оглянулась на церковь, исходящую колокольным звоном, в темноте по всем направлениям двигались, как светлячки, желтые, красные, синие огоньки. Людей, несших огоньки, не было видно, но Лене казалось, что она видит их желтые, красные, синие ладони.
Она была сильно возбуждена; какое-то смутное решение вызревало в ней.
— Даша, у тебя не найдется какого-нибудь старенького-старенького платья, совсем уже заношенного?
— Зачем вам, барышня?
— Да тут у знакомых одних будет спектакль, и мне нужно нищенку играть.
— Найдется… Хороших-то нету, а старенькое можно найти.
— Только, понимаешь, совсем уж негодное, чтобы совсем как у нищей. И ботинки — рваные-рваные… Только ты никому не говори. А то Лизу и Аду не принимают играть — они узнают, обидятся…
Кончились весенние экзамены, и семья Гиммеров только что перебралась на дачу. Совпало так, что Сережа как раз должен был ехать домой на каникулы. Лена под предлогом его проводов поехала в город, предупредив, что останется ночевать на городской квартире: поезд на Сучан отходил вечером. Дашину старенькую одежду Лена захватила с собой в саквояжике.
Она проявила исключительную предусмотрительность. Выйти из дома нужно было утром как можно раньше, чтобы не встретить на улице знакомых. Через парадный ход нельзя: швейцар узнает ее. Выйти можно черным ходом и быстро проскользнуть через двор. Она узнала, что калитка отворяется в пять часов, когда приходят молочницы.
Лена не спала всю ночь — от волнения и боясь проспать. Задремала перед рассветом, но тотчас же проснулась. Начало пятого. Так тепло и уютно в постели, что Лена подумала, уж не бросить ли эту страшную затею, выспаться и свежей приехать на дачу. Но какая-то внутренняя повелительная сила заставила ее поднять.
Она повернула выключатель и долго перед зеркалом примеряла Дашину одежду. Юбка, и кофта, и ватная телогрейка, большая на нее, с торчащими грязными клоками ваты, были достаточно рваные, засаленные и вымазанные углем — совсем как у нищенки. Ботинки со свернутыми каблуками, полопавшимся верхом и висящими пуговицами тоже вполне подходили; неплох был и платок. Но чулки, хотя и простые, были стираные и совсем целые, а главное — весь этот костюм не только не скрадывал, а подчеркивал ее совершенно не нищенское, нежное лицо с темными бровями и ресницами, и так странно выглядывали из грязных рукавов телогрейки маленькие, продолговатые ладошки.
