Кавье зажигает трубку и долго хрипит чубуком. Трубка давно погасла, а хрип все слышен. Теперь уже в глотке Кавье.
Просыпается Раулена. Она теперь спит отдельно от Айвангу. «Болен человек, зачем стеснять его», – сказал Кавье, когда Раулена по обыкновению собралась лечь рядом с Айвангу. Девушка послушно отодвинулась от парня и легла у меховой стенки полога.
С того дня, как охотники нашли обессилевшего, не способного уже двигаться Айвангу, прошли только сутки, но ему кажется, больше, может быть уже месяц, тянется его болеань. Ноги опухли и почернели, как застарелая моржовая кожа.
Раулена перешагивает в темноте через Айвангу и подходит к жирнику. Она шарит спички, зажигает пропитанную жиром полосну мха, вешает над пламенем блестящий от сальной копоти пузатенький чайник.
Ворочается и просыпается жена Кавье – Вэльвунэ. Отбросив одеяло, она садится на оленьей постели, откидывает назад спутанные черные волосы с застрявшими в них белыми оленьими шерстинками и кидает быстрый взгляд на Айвангу: здесь ли еще этот парень с отмороженными ногами, который хотел жениться на ее дочери? Теперь он, конечно, не смеет и думать об этом… Но не выгонишь же больного человека, даже если яранга родителей в этом же селении.
Вэльвунэ одевается и выходит в сени. Она отпихивает от двери кладовой собак и громко ругается:
– Дармоеды! Разлеглись тут! Только жрать и спать умеют!
Она кричит очень громко – в пологе слышно каждое ее слово.
Вэльвунэ считается в Тэпкэне вздорной и глупой, и все же женщины селения заискивают перед ней – не бывает дня, чтобы ее муж Кавье вернулся с моря с пустыми руками. А когда в зимнюю стужу кончается жир, и гаснет теплый желтый язычок пламени, и дети начинают мерзнуть и хныкать, никакая гордость не удержит женщину в собственном холодном пологе. Ходят чаще всего к Вэльвунэ, хотя она и неопрятна, жить толково не умеет и (но об этом говорили шепотом) родить смогла только одно дитя – да и то девочку.
Вэльвунэ вносит утреннюю еду – мороженое мясо, куски прессованного квашенного с осени листа – и все это раскладывает на деревянном блюде – кэмэны. Тем временем вскипает чайник.
– Подвинься к еде, не притворяйся, – говорит Кавье. – Вижу, что не спишь, веки дрожат.
Айвангу чувствует, как краска заливает лицо. Он переворачивается на другой бок и неправдоподобно усердно храпит.
Кавье подло хихикает, ему вторит Вэльвунэ. От ярости Айвангу готов сбросить с себя меховое одеяло и вскочить, Но ноги… Они теперь у него черные, чужие… Кто это щекочет лицо? Волосы оленьего одеяла или теплые слезы бессилия и отчаяния? Айвангу беззвучно плачет.
