И возле меня выстроился целый хвост… Наташу я, конечно, готов был пропустить вне очереди… Но она небрежной походкой прошла мимо, успев все же сказать на ходу:
— Видела очереди за мясом, за маслом, даже за хлебом… Но очередь за поцелуями вижу впервые!
Вернувшись в зал после краткого перерыва, она добавила:
— Смотри не стань прежним Глебом!
Она предупреждала, она оберегала меня, как родного. Так я истолковал ее фразу.
— Неужели ты можешь подумать… вообразить?! — на радостях изумился я.
Однако, лишь зазвенел звонок, не направился, а прямо-таки помчался обратно в президиум… Я уже знал, что мое место — там. К этому месту, я слышал, быстро привыкают. Но очень тяжко с ним расстаются.
Глава IV,
из которой все вытесняет любовь
Поздняя, то есть пожилая или уже старая, осень так неуставаемо заливала город, словно была ранней и молодой. Холодный дождь меня бодрил и настраивал на нужный лад: с нарушениями законности, розысками и расследованиями в моем сознании сочеталась именно такая погода, которую верней было назвать непогодой. Но когда Мура организовала в мою честь «линейку на чистом воздухе», дождь, к сожалению, заглушил «гром победы» собственным шумом, а «медные трубы» — грохотом труб водосточных. Одним словом, для триумфа «на чистом воздухе» та осенняя погода не очень годилась. Невольно на память пришла пушкинская строка: «Начиналась довольно грустная пора…» Грустным это время для меня не было, но я уже не любил все, что заглушало или заливало водой мой успех.
«Но может быть, — размышлял я потом, — природа хотела предупредить меня: не упивайся! Может, и безмолвные слезы текли по стеклам из-за того, что впереди меня подкарауливала вторая очень страшная история? Еще пострашней первой!..»
Так я думал потом… А пока на вопрос Наташи: «Бремя славы тебя не отягощает?» — я мысленно ответил, что славу чувствую, а бремя — нет. Вслух же с плохо скрываемой неискренностью признался:
— Тяжела ты, шапка Мономаха!
— А ты, как раньше, носи кепку, — посоветовала Наташа.
Но кепка меня уже не устраивала. Хотя признаться в этом я мог лишь самому себе… Она была на голове, но служила вроде бы маскировкой. А под ней я ощущал ту самую, которая тяжела, но так согревает!
Я продолжал любить дождевые завесы, непроницаемые туманы и вообще все, что обволакивало неясностью и загадками. Разгадывать которые было моим призванием! Если нет таинственности, загадок, то нет и расследований: детективы становятся безработными.
