Эх! Какое это счастье прокатиться на карусели. Пусть не на лошадке, пусть стоя, и все же ты на карусели.
А потом снова, если хочешь еще разок прокатиться, надо лезть в подпол и крутить всю эту махину три сеанса подряд.
Эх! Счастливое детство!
* * *
Протягиваю заявление с просьбой об увольнении. На воскресенье. Лейтенант Добров долго рассматривает листок, теребит его в руках.
Сегодня будет уже второй выходной, как меня лишают увольнения. В чем я провинился?
Добров молчит.
— Есть указание давать увольнение выборочно.
— Но вот Никитин получает каждое…
— Никитин — отличник боевой и политической подготовки, — перебивает меня лейтенант. — А у тебя тройка по баллистике, и начхим жаловался…
— Значит, и сегодня лишаете?
— Обратитесь к комроты, — Добров не смотрит курсанту в глаза.
— Где ж я его возьму? Сегодня воскресенье!..
— Надо было заранее.
— Но обычно вы даете.
Добров поднимает глаза, смотрит на меня исподлобья. (Таким я его еще никогда не видел.)
— И Сережа — мой друг — с утра в увольнении, а я торчу…
Лейтенант тяжело вздыхает.
— Ладно, на два часа подпишу. Больше не имею права. — Он в упор смотрит на меня. — И куда теперь? Уже стемнело…
— Мне очень-очень надо, товарищ лейтенант.
* * *
Я целую ее замерзшие губы, ее глаза, ее покрасневший кончик носа. Двумя полами своей шинели обхватываю Яну, ее озябшую спину — демисезонное пальтишко не может соперничать с ночным морозом. Две темные фигурки лепятся к забору. Тускло светится единственное окошко у ближайшей избы на горбатой улочке.
Мороз. Ночь. Темень.
— Сколько тебе еще учиться?
— Долго-о…
— У тебя совсем открытая шея.
— Черт с ней, с шеей! Давай лучше я тебя поцелую.
— Поцелуй! — слышится голосок Яны на всю горбатую улочку.
Они надолго замолкают. Потом:
— А после окончания учебы на фронт?
— Куда ж еще.
Яна роняет голову ему на грудь, плачет.
— А вот Доброва оставили же после окончания училища…
— Мне нельзя.
— Почему?
— Потому что я тебя люблю. Яна смеется и целует его губы.
— Что я буду делать, если тебя, не дай Бог, убьют?
— Не убьют. Я живучий.
— Тебе нельзя умирать. Хорошо?
— Хорошо. Я люблю тебя.
— Я тебя больше. И откуда ты взялся такой?
— Какой?
— Такой. — Их губы снова соединяются, нежно, неумело.
Оголенные деревья упираются в жгучие звезды черного неба, одиноко лает псина, и вдруг девушка напевает: «Я всей силой души обожаю тебя, я бы, кажется, жить не смогла без тебя…» Потом раздается девичий смешок — колокольчик, и снова тишина.
Рядом с ними останавливается мужичок. И откуда он только взялся? В засаленной телогрейке и таких же ватных брюках, он долго смотрит на застывшую в поцелуе парочку: на ушанку со звездочкой, на выбившийся локон девушки, на закоченелые руки курсанта, сжимающие полы шинели на спине у девушки. И совершенно непроизвольно сам себе говорит:
