— Не хочу-уу в казарму-у! — орет Юрка на всю улочку. — Не хочу!!! Лучше на фронт…
Внезапно умолкает. Крупные капли текут по его щекам, плачет Никитин, словно младенец в коляске разревелся, понимаешь.
Сидим в снегу, я и Сергей. Молчим. Даем Юрке выплакаться.
* * *
Морозное утро. У проходной топчется девчонка. Лет шестнадцати. Не больше. Стоптанные мужские ботинки, из-под короткой юбки торчат пузырчатые брюки, телогрейка не по росту: в плечах широка, рукава коротки, дальше покрасневшие кисти рук. Под ногтями — траурная кайма. Мотя!
— Кого ждем, Мотя? — интересуется курсант из проходящего строя.
С того дня она и стала Мотей. Хотя настоящего имени ее никто не знал. Однажды — это уже на второй или третий день — взвод, выходя из проходной, в сорок глоток рявкнул: «Здравствуй, Мотя, Новый Год!»
Лейтенант Петр Тодоровский со своими бойцами
С самого раннего утра допоздна дежурит Мотя, вглядывается в лица проходящих курсантов. Откуда взялась? Кого высматривает? Худенькая, под глазами синяки, но все равно хорошенькая-хорошенькая. Стоит на цыпочках, проводит взглядом и снова ждет…
А вот и наш взвод. Выходим из проходной со своей: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» С криком:
— Юра-а! — в строй врезается Мотя, бросается на Никитина, обвивает руками шею, целует в губы, щеки, счастливые слезы потоками бегут у нее по лицу. — Юрочка! Любимый! Родненький, нашла! — и целует, целует.
Строй рассыпается, песня затухает, комвзвода оторопело смотрит на эту картину…
— Взвод! Становись! — И Никитину с перекошенным лицом: — Пять минут на выяснение, — шипит он, глядя на Мотю, которая буквально повисла на подчиненном. — Ясно?!
— Как ты здесь оказалась? — говорит Никитин.
— Приехала к тебе, — говорит так, будто ее здесь давно ждут. Глаза сверкают, счастливая улыбка не сходит с лица.
— Убежала из детдома?
— А то не знаешь. Из самого Душанбе. Я тут все училища пересмотрела: и танковое, и артиллерийское и еще… Больше не могу без тебя и все! — и заревела на всю улицу.
— А как добралась?
— Как-как! — взорвалась. — На товарняках. Где только не была-а… Вскакиваешь в товарняк, а куда он идет ведь не знаешь, верно. — И снова в слезы: — Так захотелось увидеть тебя…
Ему стало ее жалко. Обнял. Она припала к его груди.
— Давай удерем?! Спрячемся, будем вместе, а?
— Меня же расстреляют.
— За что?
— За дезертирство.
— Я знаю такое местечко под Душанбе, — с надеждой смотрит ему в глаза.
Никитин тяжело вздыхает.
— Может лучше ФЗУ? Все же кормежка, ну, и там профессия?.. А, подумай, Настенька?
