— И как ее зовут? — я напрягаюсь.
— Я ее видел мельком. На пороге — она как раз уходила. Завтра пойду за сухарями, тогда уж познакомимся. Эх!.. — Сергей потирает руки, подмигивает друзьям. — Потом познакомлю…
Я уже было разинул рот, хотел сказать нечто важное, но тут послышалась команда дневального:
— Отбо-оой!
— …Ну, Петр Первый! Как там у тебя с Яной? — шепчет Сергей. — Роман в разгаре? — и смеется. Молчу.
— Спишь, что ли?
— Может, и не первый…
— Что, появился соперник? Кто же он?
— Потом сообщу, — мне неохота разговаривать с ним.
— Ты без боя не уступай.
— Попробую.
— А она? — и сует мне и Юрке по сухарику.
Лежим на нарах под тонкими одеялами и шинелями, щелкаем зубами по сухарям.
— Эх, женщины! — вздыхает Никитин. И вдруг запел: — «Пой гитара, играй потихонечку, в чем таится успеха секрет? Я любил одну славную Тонечку, а она меня, кажется, нет!»
— Разговорчики! — У наших нар стоит сержант, дежурный по казарме. — Вы что там грызете?
— Гранит науки, — отвечает Сергей. Он мне неприятен. Я и сухарик не хотел брать у него, но не удержался… Слабак.
Спит казарма — триста молодых сердец. За окном разгулялась метель. Воет металлическая печь. Где-то в далекой, Богом забытой деревушке, живут мои родители. Работают в колхозе: отец в коровнике, мать в подвале вместе с другими женщинами перебирает картошку. Домой приносит три-четыре картофелины в панталонах…
От старшего брата с двадцать второго июня сорок первого года ни одной весточки. А ведь служил он на границе с Польшей.
Война! И нас готовят туда, где убивают. А еще учат не просто так умирать, а красиво, как Александр Матросов.
Сергей и Юра давно спят, а я не могу уснуть: Серега такой шустрый — отобьет у меня Янину… И тут, хоть лежу с закрытыми глазами, на меня из темной глубины выползла морда коровы. Наставила на меня рога и стоит…
…До войны у нас была корова, Манька. Мне тогда было всего семь лет. Мы сильно голодали — шел тридцать третий год. А семья большая: мать, отец и нас трое детей. Временами доходило до того, что сдирали с веников какие-то красные пупырышки, толкли их в ступе и заваривали в кипятке — каша. А когда удавалось достать гниловатую свеклу, в доме был праздник.
Манька появилась совершенно случайно. Стояла глубокая осень, самое тяжелое время — все запасы съедены. И вот однажды, когда мы укладывались, кто-то постучал в окно… В дом вошли двое молодых парней в сапогах и брезентовых плащах с капюшоном, промокшие, грязные. Они внесли в дом несколько мешков, в которых что-то бряцало. Оказалось, ребята эти приехали из областного центра, рабочие. Они привезли молотки, грабли, лопаты, серпы, ножи и всякий сельскохозяйственный инвентарь. Все это предназначалось к обмену на продовольствие. Они попросились на постой. Со своим скарбом уезжали в ближайшие деревни, выменивали свое железо на пшеницу, пшено, картошку — кто что даст — и все это потом увозили на свой завод, для рабочих. (В то время голод косил людей, как мух.) И вот однажды, после долгого отсутствия, они, изможденные, промокшие насквозь, ввалились в дом. Мать согрела им кипяток на примусе. Когда они чуток просушились, который постарше сказал:
