Искатель, 1966 № 06 | страница 17
В тот раз, восемнадцатого или девятнадцатого сентября, Сурин вез на Серный цемент. Много мешков, даже слишком много для работяги ЯЗа. ЯЗ ревел от натуги. Но это была безотказная машина, на которую можно положиться. И еще в кузове лежали четыре драгоценных мешка с мукой. Муку сопровождали три милиционера. И муку и милиционеров Сурин сгрузил на тридцатом километре. Еще покурили на прощанье, и милиционер постарше сказал: мол, дорога у вас спокойная, цемент басмачей определенно не интересует, а информация у них дай бог поставлена, какой-то гад в Ербенте исправно докладывает по цепочке, и никак не дознаться кто. А Шишкин из Союзсеры в ответ посмеялся, что после муки самый ценный на ЯЗе — он, потому что у него в портфеле — инструкции. Но он все равно смелый и не слезет, даже без милиции.
И они поехали дальше…
Этот, из Небит-Дага, с насосом-«лягушкой», пожалуй, прав был насчет фамилии, Сурину самому нипочем бы не догадаться. А Лоскутов, конечно, нарочно поставил в книжке «Сурков» вместо «Сурин», потому что кое-что он все-таки написал по-своему. Не так, как Сурин рассказывал. Не совсем так, хотя по существу — верно…
Вот у него написано, что они с Мишей Хвостиковым были не разлей друзья, в одну душу жили, а они, между прочим, даже не знали друг друга до этого рейса. Хвостиков только-только пришел в Автодор после армии. Едва жениться успел. Постоянный помощник Сурина тогда заболел, и ему дали Хвостикова. По правде сказать, больше всего запомнилось Сурину, как Хвостиков был здоров спать. Уж как завалится в кузове, в обе ноздри как дуванет, хоть за ноги его волоки, хоть под лед. На что уж толстый Шишкин храпел, но против Хвостикова…
Это все так. Но все-таки в книжке, когда перечитывал Сурин, как они с Хвостиковым дружили и с ЯЗом — все трое, чувствовал он какую-то непонятно-щемящую правду. Как будто Лоскутов знал о них больше, чем они сами. И помощник, которого Сурин тогда не успел узнать, будто делался ему ближе. И нарастало чувство личной какой-то потери, так что сейчас, через тридцать четыре года, вдруг захотелось заплакать о Хвостикове, как о родном., Словно Лоскутов подсмотрел, как у них должно было быть с Хвостиковым и как, возможно, было бы потом, позже, если бы не та ночь…
— Эх, Мишка! — вслух сказал Сурин. Только ящерицы, совсем было переставшие замечать спокойного человека на раме, беззвучно пустились от него наутек, смешно приседая на лапках. Мирная тишь стоит сейчас в Каракумах. Разве газовый фонтан ударит или школьный звонок прозвенит над такыром. Мирная тишь, и мирные звуки.