Насколько мне известно, ответа ниоткуда не пришло, даже высокомерного, типа «Ваше письмо получено и принято к рассмотрению». Штайнер буквально задыхался от гнева: со всеми своими миллионами в одиночку он не мог поделать ровным счетом ничего.
Тем не менее у безумия имелся и положительный аспект: всех изгоняющих нечисть, особенно лондонских, Штайнер продолжал считать своей паствой, неразумными детьми, нуждающимися в поддержке и наставлениях. Бурбону Брайанту он подарил помещение, впоследствии ставшее «Золотым пламенем», потому что жил и работал под девизом: «Наша сила в массовости» и считал: изгоняющие нечисть должны собираться и обмениваться идеями. После смерти Пекама яхта (которая по его воле стала называться «Темзским коллективом») перешла к тресту во главе с Брайантом. Вырученные от продажи имущества деньги следовало направить на поддержание яхты на плаву и в более или менее приличном состоянии, чтобы любой изгоняющий нечисть мог жить на ней когда и сколько пожелает. В случае повышенного притока гостей спальные места надлежало предоставлять в порядке строгой очередности.
Сначала соблюдать очередность получалось с огромным трудом, потому что бесплатно насладиться роскошью яхты хотелось всем и каждому. Только роскошным «Коллектив» вовсе не был: дабы увеличить количество мест, Штайнер разделил каюты перегородками, и отсеки получились тесными и некомфортабельными. Управление трестом тоже превратилось в проблему. По идее Пекама этим следовало заниматься добровольцам из числа лондонских специалистов, каждому по году или по два, чтобы все хлопоты не упали на одни плечи. Однако и среди тех, кто хотел жить на «Коллективе», желающих тратить свободное время на его управление не находилось. К тому же возник вопрос, кого считать специалистом, ведь за соответствующей вывеской, печатью и фирменным бланком мог скрываться кто угодно. В сумбуре обид, возмущений, взаимных обвинений и подсиживания трест чуть не лопнул. «Коллектив» до сих пор существует, но счет, с которого должны поступать средства на текущий ремонт, заморожен банком, и яхта медленно, но верно превращается в рухлядь. Она плавает по Темзе от пристани к пристани, портя рафинированный пейзаж, и везде стала нежеланной гостьей, несмотря на то, что теоретически вполне кредитоспособна. Сейчас на ней в основном живут мои бездомные коллеги и те, кто приехал в Лондон ненадолго.
Что мне известно о Реджи Танге? Практически ничего. Он из молодых и перспективных, которых мы, представители старой гвардии, недолюбливаем и стараемся обходить стороной. Говорят, Реджи очень способный, довольно вспыльчивый и весьма ловкий в драке. До того как мы вернули Гонконг Китаю, его отец был там кем-то вроде брокера, а сам Реджи, по моим сведениям, исповедовал буддизм и активно придерживался нетрадиционной сексуальной ориентации. Вот, пожалуй, все, что я знаю. Мы с ним пересекались лишь раз, и большая часть встречи прошла в свободном обмене мнениями (другими словами, в шумной перебранке) на тему «Плевать или не плевать на средневековые гримуары при определении имен и индивидуальных особенностей демонов». Реджи считал «Гримуар папы Гонория» величайшей истиной, а я — величайшей ерундой на свете. Дальше «провидец — нет, шарлатан» диспут не продвинулся, так как мы оба были в стельку пьяны. Я надеялся, Танг вспомнит тот вечер с теплотой, или, по крайней мере, сообразит, кто я такой. Иначе лучшее, на что следовало рассчитывать, — это холодный прием.
