«Казалось, что все происходившее под видом правосудия было не более чем фарсом, и мне приходилось [34] сдерживать себя, чтобы не выкрикнуть это ученым господам в мантиях. После долгих четырех дней суда, нас всех приговорили к большим срокам заключения», — писал он впоследствии. Шесть обвиняемых действительно получили большие сроки. Так, убийца, орудовавший ножом, получил двенадцать лет каторги; Гесс — десять лет; Юрих — пять с половиной. Борман же отделался лишь годом тюрьмы. Предоставил охотничий экипаж — значит, соучастник, но не убийца (тем более что поручал лишь поколотить Кадова). Пытался помочь преступникам замести следы — значит, укрыватель. Причем суд изложил предъявленное ему обвинение чуть ли не в похвальных выражениях, отмечая, что он действовал, «движимый чувством товарищеской взаимовыручки и любовью к партии». Таким образом, судьи обеспечили ему поистине замечательную партийную характеристику.
В то же самое время после неудавшейся аферы Адольф Гитлер предстал перед мюнхенским судом, который проявил столь же сочувственное понимание. Гитлер тоже утверждал, что действовал только из любви к отечеству. Борман следил за этим процессом по газетам с великим интересом, хоть и с грустью — прежде всего потому, что у национал-социалистов, которым он уже явно симпатизировал, имелись конкуренты. Поскольку НСДАП оказалась вне закона, а Гитлер очутился за решеткой, члены национальной народной партии стали без помех набирать сторонников в бывших вотчинах гитлеровской партии.
После оглашения приговора судья Верховного суда Эбермайер испросил разрешения суда на арест Бормана, находившегося еще на свободе. В противном случае он мог избежать осуществления приговора, стоило ему лишь добраться до Баварии, где «разыскиваемые» наподобие Россбаха или Эрхардта исчезали бесследно. [35]
Защитник Бормана Карл Сак заявил протест. Он принадлежал к числу выдающихся адвокатов того времени, и его услуги оплачивались явно не из средств управляющего поместьем. Мекленбургские землевладельцы пошли на такие расходы — значит, на то были достаточно серьезные причины. Аргументы Сака подействовали на судей, и они отвели запрос о немедленном аресте Бормана. Тогда Эбермайер разыграл последнюю карту, воспользовавшись своим правом накладывать арест непосредственно в зале суда. Так Борман оказался в одном фургоне с подельниками. Понимая, что долго не увидят свободы, они стали распевать свои «дерзкие патриотические песни», когда фургон ехал по улицам города. Позднее Борман любил рассказывать, что у жителей Лейпцига «перехватывало дыхание от изумления».
