— Я обещаю вам, синьор Капулетти, — сказал Монтекки, подчеркнуто обращаясь к нему как к главе семьи, — что через три дня Ром уедет. Нужно время, чтобы договориться с факультетом, собрать парня, — пояснил он.
— Вот это мужской разговор! — восхитилась Марта. — Я в вас не ошиблась. — Неизвестно, чего было больше в этом возгласе — облегчения от того, что удалось настоять на своем, или мести своему супругу. Желая как-то угодить суровому агру, она продолжала шутливым тоном:
— Вы еще будете нас благодарить, не дай бог вам такую невестку, как Ула. У нее ужасный характер, она капризна, истерична, своевольна, быстро меняет привязанности. Хотя Ула моя дочь, скажу честно — это не сахар.
Муж смотрел на нее с откровенным изумлением, а синьора Монтекки улыбнулась.
— Вы что, не верите? — спросила Марта, вновь распаляясь.
— Почему же, — ответила та, — вам лучше знать свою дочь. А вот мой Ром — прекрасный юноша, скромный, отзывчивый, очень способный…
— Это уже женский разговор, — вмешался Монтекки, вставая. — До свиданья, синьоры, сожалею, что не могу сказать, будто встреча с вами доставила мне удовольствие. — Он взял жену под руку, и они удалились.
— Хам! — сказала Марта. — Таков же, должно быть, и сынок. Яблоко от яблони недалеко падает.
Дом Капулетти стоял в части города, застроенной старинными особняками, каждый из которых имел основание называться дворцом. Он был окружен высокой стеной каменной кладки, южная сторона которой примыкала к парку. Здесь Ром и решил занять наблюдательный пост. Как только стемнело, он взобрался на стену с помощью заранее заготовленной альпинистской веревки с крюком и, устроившись поудобней, приготовился ждать. Прямо напротив находилась комната Улы с двумя широкими окнами и дверью, выходившей, как догадывается читатель, на балкон.
Время тянулось нестерпимо долго. В доме не слышно было никаких звуков, казалось, он покинут обитателями. Изредка из парка доносились смех и восклицания гуляющих пар. Глаза Рома привыкли к темноте, а когда взошла одна из гермеситских лун, стало различимо внутреннее убранство комнаты. Начал накрапывать дождь, посвежело, но он не чувствовал ни холода, ни неудобства от напряженной позы, как охотник, готовый выстрелить, лишь только появится дичь. Ром громко усмехнулся собственному сравнению: какой он охотник, скорее загнанный зверек! Вальдес, отец, Сторти, Гель — все на него ополчились, требуют, чтобы он отказался от Улы, не позорил своего клана. Словно, кроме клана, и жизни не существует!
