— Ты что, морячок, шатаешься? Задело, что ль? Садись в кузов, а то сзади стреляли, немец прорывался, садись… Там пять саперов за взрывчаткой едут, я тебя до санбата подброшу, тут недалеко… Подсобить или сам влезешь?
— Влезу, браток, спасибо…
— Если не влезешь — крикни, что-то больно у тебя морда белая, смотри, не помирай, пока не довезу…
— Нашел я трех милинковских знакомых, — сказал Жуков. — Друзей у него не было… Интересный человек, Милинко, ей-боженьки, интересный.
— Поговорили с ними? — спросил Костенко.
— Да разве во время вашего пребывания поговоришь? Как на экзамене — гляди в рот учителю, жди указаний, все в соответствии с традициями!
— Ну и зануда вы…
— А разве я спорю? Не склочник — и то хорошо по нашим временам. Один из знакомых особенно любопытен, Цыпкин Геннадий.
— Чем?
— Он один из всего таксопарка переписывается с Иваном Журкиным, который в Израиль уехал.
Костенко усмехнулся:
— А чего там Ивану Журкину делать?
— Жена повезла.
— Ну и что? — хмуро спросил Геннадий Цыпкин, пропуская Костенко в комнату. Жуков отправился в управление, туда вызвали двух других милинковских знакомых — Лыкова и Тызина, времени по квартирам ездить не оставалось: Москва торопила. — Переписываюсь. Запрещено, что ль?
— Никак нет, — ответил Костенко, снимая плащ, — наоборот, я считаю, что рвать с другом — некрасиво. Он ведь друг ваш был, Журкин-то?
— И остался им, — с вызовом ответил Цыпкин.
— А Милинко?
— При чем здесь Милинко?
— Я его ищу.
— Мне не пишет. Пишет Журкину. Молодец.
Геннадий говорил рублено, фразами. Они казались Костенко такими же тяжелыми, но верными, как руки шофера — большие, собранные.
— Молодец Милинко, — согласился Костенко. — Только как вы об этом узнали, если он и с вами связь прервал?
— Иван написал.
— Письмо не сожгли?
— Это вы, что ль, с Москвы прилетели?
— Я.
Цыпкин поднялся, открыл книжный шкаф, достал письмо, протянул Костенко.
«Здравствуй, дорогой Гена!
Пишу я тебе из Тель-Авива, паспорта еще не получил, Розка бьется, но денег нет, чтоб уплатить за гарантию и расходы. Они тут насчитали х… знает сколько денег за то, что нас вывезли из Вены. Роза устроилась судомойкой, а куда мне в шоферы-то? Я ж по-ихнему ни-ни, да и Роза с грехом пополам два слова знает. Эхе-хе, Гена, а куда подашься?! Посольства нашего нету, а то б сжегся на пороге, если б обратно не пустили. Гринька-то был прав, когда говорил: «Там без денег — не человек, там только с золотом в люди выйдешь, оно не пахнет». Прислал мне письмо, только сказал, что адрес поменял, велел писать до востребования в Коканд, я ответил ему, он же умный у нас, самый вроде б умный, может, и посоветует чего. Писать много нельзя, потому что если письмо тяжелей одной страницы, на почте возьмут в три раза дороже, а это два рубля, полбутылки, понял? Ну, конечно, не пью, не на что, печенка не болит, с этим хорошо, а если заболит — тогда топись! Я загрипповал, так лекарство стало в семь рублей, если на наши перевести, то есть по-ихнему пять пар колготок или полкило мяса. Гена, Гена, всего не напишешь! А ты мне всё пиши. Про самую мелочь, мне ж это как праздник, я твои письма и открытку Грини каждый день перечитываю. Я хотел наняться на греческое судно, чего-то понимают, когда я говорю, но велят дать паспорт, а у меня выездного нет, а без этого ты нелюдь, никто и говорить не станет. Роза сказала, в Австралии наемные нужны, на полях работать, как вроде у нас осенью овощи сортировать, но туда тоже не выедешь без паспорта, да и на билет надо копить года три. Привет ребятам, поцелуй от нас твоих детишек.
