Ноги отяжелели, казались деревянными. Не о стыде надо теперь думать, а о том, как согреть их. Вон сосед мой по парте, Казаков, тот поджал ноги под себя, усевшись, на скамейку. Что ли, и мне так? Дай-ка попробую…
Потихоньку-помаленьку подходили другие ученики.
Ноги согревались. Сидел и радовался: а ловко я из дома удрал!
Вот в класс вошел Пашка Серегин. Он обут в галоши со множеством приклеенных заплаток, а вместо носков у него — легкие портянки.
— Ты чего не подождал? — это он у меня спросил.
— Я сбежал: Дашка не пускала.
— А у меня жмых есть.
— Дай.
Пашка ехидно прищурил глаза.
— За пять шелобанов.
Я его слова принял за насмешку, издевательство. Ах ты, гад такой!
— Пропади ты пропадом со своим жмыхом! — выпалил я в сердцах. — Я тебе этот жмых припомню…
Пашка, поняв, что унизить меня не удалось, дружелюбно сказал, вытаскивая из сумки кусок желтого конопляного жмыха:
— Я пошутил, а ты разъерепенился. На, ешь.
Что делать? Взять жмых (я так люблю, помаленьку откусывая, медленно сосать его!) или показать характер, чтобы Пашка в следующий раз не задавался, не мнил себя богачом (жмых приносит его брат, работающий на колхозной ферме)? Под ложечкой сосет, и за себя постоять охота. Что делать?
И я отстранил его руку с куском жмыха.
— Сам ешь, но я тебе припомню…
— Обиделся? Пошутил я…
Давай, друг ситцевый, выкручивайся, так я тебе и поверил! «Пошутил»! Жмых ведь ворованный, а ты еще изгаляться надумал: «За пять шелобанов»! А дудки не хотел?
…Прошло три дня. Прибегает как-то Пашка:
— Дай домашнее задание списать, у меня не получается…
Я припомнил историю со жмыхом.
— За пять шелобанов.
— Согласен. Бей, — и он подставил лоб.
Э, Пашка, да у тебя самолюбия ни грамма нету!
— Списать дам, — говорю я, — а лоб свой убери к… — И я матюкнулся — первый раз за месяц, что проучились.
ПОМЕТКИ И. П. ЖУРАВЛЕВА
Никогда в жизни я не испытывал такой боли в душе, таких угрызений совести, как в то время. Я ведь был тепло обут и одет. Вы же одевались кое-как, а обувались… Ты все правильно описал.
Я не мог вам, сиротам и полусиротам, прямо смотреть в глаза. Вызову кого к доске, смотрю: а он босой. Начинаю спрашивать, а сам отворачиваюсь. Боялся, что кто-нибудь из вас скажет: «Зачем потревожили меня? Я только что так хорошо согрел ноги…»
И не нашел бы я, что ответить…
Отрази как-нибудь мое чувство вины (только вот за что — до сих пор не пойму).
…А с Серегиным ты продолжал дружить, хоть я вашу дружбу не одобрял. Недолюбливал я его — хитроват и ленив.
