— Нет, — сказал Поль улыбаясь, — боюсь, что не приходилось.
— А как у вас обстоят дела с эмоциями, Поль?
— Думаю, что обстоят хорошо. Я могу любить, могу ненавидеть, могу презирать, могу уважать. По–моему, спектр полный. Да, и ещё могу удивляться. Вот как сейчас, например.
Горбовский тоже вежливо улыбнулся.
— А такая эмоция, как разочарование, вам знакома? — спросил он.
— Разочарование… Ещё бы! Я всю жизнь только и делаю, чторазочаровываюсь.
— Я тоже, — сказал Горбовский. — Я был очень разочарован, когда выяснилось, что расшатать инстинкты у человека ещё труднее, чем расшатать наследственность. Я был очень разочарован, когда оказалось, что мы интересуемся Странниками гораздо больше, чем Странники — нами…
— Правильнее сказать, Странники нами вовсе не интересуются.
— Вот именно. Я несколько приободрился, — продолжал Горбовский, — когда наметились успехи алгоритмизации человеческих эмоций, мне казалось, что это открывает широкие и довольно ясные перспективы. Но боже мой, как я был разочарован, когда мне довелось поговорить с первым кибернетическим человеком!… Вы знаете, Поль, у меня такое впечатление, что мы можем чрезвычайно много, но мы до сих пор так и не поняли, что из того, что мы можем, нам действительно нужно. Я боюсь, что мы не поняли даже, чего мы, собственно, хотим. Вы чего–нибудь хотите, Поль?
Поль вдруг ощутил усталость. И какое–то недоверие к Горбовскому. Ему показалось, что Горбовский смеётся над ним.
— Не знаю, — сказал он. — Хочу, конечно. Например, очень хочу, чтобы меня полюбила женщина, которую я люблю. Чтобы охотники возвращались из леса благополучно. Чтобы мои друзья не погибали неизвестно где. Вы об этом спрашиваете, Леонид Андреевич?
— Но достаточно ли вы хотите этого?
— Думаю, что достаточно, — сказал Поль и взял сводку.
— Странно, — сказал Горбовский задумчиво. — Последнее время я всё чаще замечаю, что раздражаю людей. Раньше этого не было. Не пора ли и мне заняться чем–нибудь другим?
— А чем вы занимаетесь сейчас? — спросил Поль, делая пометки на полях сводки.
— Вот вы даже из вежливости не сказали, что я вас вовсе не раздражаю. Но кто–то же должен раздражать! Слишком стало всё определённо, слишком все уверены… Я, пожалуй, пойду, Поль. Пойду побросаю камешки. Вот уж что, кажется, никого не раздражает, как я ни стараюсь… — Он сделал попытку встать и снова лёг, глядя на окно, по которому текли крупные капли.
Поль засмеялся и бросил карандаш.
— Вы действительно иногда действуете на нервы, Леонид Андреевич. Но снаружи мокро и неуютно, так что лучше останьтесь. Вы мне не мешаете.
