– Брошу!
– Не бросите. И вот вам мой совет, проверенный на опыте… не на моем, конечно, но вообще я знаю: надо человека к дому привадить. Чем ему по кабакам шляться, создайте ему дома обстановку…
– Кабацкую, что ли?
– Ой, зачем же опять так резко? Поставьте ему. четвертинку, закуски соответствующей, разнообразной. Сами с ним пригубите за компанию.
– Вот только этого еще не хватало!
– Серьезно. Я вам по опыту говорю, не по своему, конечно, но это радикальное средство. Не ругайте, а ласково, по-женски, с подходцем. Попробуйте.
– Попробую, – безразлично откликается Марья Николаевна и уже у двери оборачивается и говорит угрожающе: – А если после этой четвертинки он зальется куда-нибудь и на работу не выйдет, я, вот вам честное слово, к самому министру пойду! И Мишку не пожалею, и потатчиков! – и хлопает за собой дверью.
…На столе стоит изукрашенная селедка, пирожки, свежие огурцы с помидорами, котлеты. И все – нетронутое.
Боком на стуле сидит Сысоев. В одной руке держит стопку, в другой корочку черного хлеба. Рядом с ним Марья Николаевна. Перед ней полная рюмка. Третьим с ними за столом – Мошкин, тот самый, которого уволили с завода. Он зашел к Сысоевым попросить взаймы, а Михаил обрадовался собутыльнику и усадил за стол.
– Ты, Маша, думаешь, что я к этой вот п… п… пакости привержен? – спрашивает Мошкин, делает брезгливый жест в сторону полной стопки и нечаянно опрокидывает ее. На лице его появляется выражение испуга и искреннего огорчения.
– Не обращай внимания, – говорит Сысоев. – Давай, еще налью.
Мошкин бережно берет стопку обеими руками и осторожно ставит ее перед собой.
– Нет, Маша! Мне ее, окаянной, хоть бы век не было. А п… п… почему ия пию? Потому что выпимши ня чувствую себя перь-вым че-ло-веком! Ия и крррасивый… ну, к черту – красивый, это неважно, бабы все равно и дурнорожих любят… но я и умный, и изобресть мммогу все! Лучше Сысоева! И с директором, и с Трошиным могу говорить… Они мне слово, а я им десять! И все слова, как на подбор!
– Знаем мы ваш подбор, слыхали.
– Молчи, – строго говорит жене Сысоев. – Он правильно говорит, выпьешь и чувствуешь себя…
– Мошкиным непутевым! – подсказывает Марья Николаевна, ничуть не стесняясь присутствием самого Мошкина.
– Врешь, – веско произносит Сысоев. – Чувствуешь себя вот именно – талантом! На десять голов выше всех!
– Вот они, чьи слова-то из тебя лезут! – гневно восклицает Марья Николаевна. – Того художника-пьянюги, подавиться бы ему своими кистями-красками. Мишка, да неужто ты дурной такой, не понимаешь, что и у Мошкина и у того мазилы – будь он хоть раззаслуженный! – вся жизнь позади. Пропили они свой талант, прогуляли. Сбились с пути и других сбивают. Отчего ж комиссия и портрет не приняла? Ясно сказали: не портрет, а икона. А тебе, Мишка… Да ты слушай меня! – Она хватает мужа за рукав и незаметно отодвигает стопку подальше. – Разве тебе нужно напиваться, чтоб красивым себя вообразить? Да ты у меня и так красивей всех! Погляди в зеркало: волосы вьются, глаза синие, брови вразлет…
