Этого Жан-Мари никак не мог понять. Он не мог понять, как место может настолько изменить не только всю жизнь и вкусы человека, но и самого человека, такого прекраснейшего человека, как доктор. Этому положительно не верилось.
— Париж, — утверждал он, — даже весьма приятное местопребывание, и когда я жил в Париже, я не замечал в себе никакой особенной разницы, — добавил он уверенно.
— Как, — воскликнул доктор, — а разве ты не там начал воровать!
— Да, но что же из этого? — промолвил он.
Вообще его никоим образом нельзя было убедить, что воровать дурно и что он поступал предосудительно, когда воровал, да и сам доктор этого не думал; но дело в том, что этот господин становился всегда чрезвычайно щепетильным, когда находил нужным возражать, как это было на этот раз.
— Ну, а теперь ты, я полагаю, начинаешь понимать, что моими истинными, единственными друзьями были те люди, которые разорили меня. Гретц был моей академией, моим санаторием, моим раем земным, источником чистых и невинных удовольствий! И если мне предложат миллионы, я откажусь от них, я отстраню их от себя и воскликну: отойди от меня, сатана! Прими к сведению мой пример, сын мой, пренебрегай богатством и избегай развращенного и принижающего влияния больших городов, и пусть твоим девизом в течение всей твоей жизни будет «гигиена и средний достаток!», то есть умеренность и аккуратность во всем.
Замечательно, что гигиенический метод доктора Депрэ и вся его система поразительно совпадали с его вкусами; а картина рисуемой им идеальной и образцовой жизни являлась добросовестнейшим повторением той жизни, какой он жил в данное время. Но не трудно убедить мальчика в том, что вы ему утверждаете несомненными фактами из собственного опыта, чему вы сами служите примером. А кроме того, что было всего более убедительно в философии доктора, так это неподдельный энтузиазм философа, его искренняя убежденность и восторженное преклонение пред своими теориями. Кажется, не было на свете человека, который бы так страстно желал быть удовлетворенным и довольным своей философией, как доктор Депрэ, и если он не был особенно логичен и потому не имел права рассчитывать на возможность воздействовать на ум собеседника посредством убеждений, то, будучи несомненно поэтом в душе, он овладевал его воображением и обольщал его чувства, очаровывая его своею вдохновенной речью. А то, чего он иногда не мог достигнуть при обычном своем настроении духа, — блаженного восхищения собою и своими теориями, — то ему часто удавалось в минуту находившей на него по временам хандры и меланхолии.
