— Никак нет… Но абсолютного слуха не имею…
— Ваньку валять нечего. Не хотите во взводе связи служить, хотите в роту, так и скажите: хочу-де в роту…
— Буду служить, где прикажут!
— Садитесь!
— Товарищ сержант, разрешите вопрос? — поднял руку Расул.
— Пожалуйста.
— Почему ротой пугаете? Почему рота плохо?
Всюду служба…
— Гордость должна быть, раз ты связист… Нету гордости, связист разгильдяем будет… Нам разгильдяев не надо… Садитесь. Продолжаем…
Сергей Сметанин давал мало клятв в своей жизни, и только раз — на людях, когда его в третьем классе принимали в пионеры. От этого события осталось чувство неловкости; на торжественной линейке надо было подойти к знамени, затем произнести слоаа пионерской клятвы и после этого встать на одно колено и поцеловать знамя. Выйдя по скользкому паркету в пустоту середины актового зала, он быстро отговорил текст, стараясь не смотреть на два ряда мальчиков в белых рубашках. Перед вишнёвым полотнищем знамени с золотом букв и светлыми яркими портретами Ленина и Сталина он растерялся; забыв, на какое колено надо опускаться, на левое или на правое, опустился на оба и услышал смех ребят и смех пионера, который держал знамя. От этого сдержанного смеха он почувствовал себя навек несчастным, даже повзрослев, вспоминал об этом, краснея…
Сперва думали принимать присягу молодых солдат всем полком на плацу. Неожиданно установились такие морозы, что темными утрами бегали по визжащему снегу на зарядку в бушлатах и шапках. Было приказано присягать в казарме по подразделениям.
День присяги был объявлен выходным днем. Готовясь к нему с вечера, подшивали на полученные со склада мундиры полотняные подворотнички, купленные на первые солдатские деньги.
Иголка попалась Сметанину тупая и толстая, туго входила в плотный материал мундира. Пришить надо было таким образом, чтобы подворотничок высовывался над воротником на два миллиметра. Сергей исколол пальцы, но тонкий лоскут полотна то шёл волнами, то кособочился.
— Посмотри… Нет, ты посмотри, Сережа, какой у меня мундир! — приговаривал Расул, весело глядясь черными глазами в треугольный осколок зеркала, прислоненный на подоконнике к темному стеклу.
— Чёрт с ними, с мундирами!..
— Ты не в духе? Почему?
— Расул, ты слишком затянулся, отпусти ремень,—
Ярцев уже стоял в парадной форме; пуговицы, пряжка ремня, надраенные асидолом, сияли золотом в электрическом свете; лишь тонкие его ноги, противореча щёгольству мундира, болтались в голенищах кирзовых лапог. — Кончай психовать, Серега; подшивайся быстрее, пойдем на пару Иванову докладывать…
