Они взобрались на вершину поросшего травой холма. Отягченные росой стебли блестели под роскошными лучами восходящего солнца.
Бридж остановился и лениво потянулся. Он откинул голову назад и подставил свое загорелое, как бронза, лицо под теплые лучи солнца.
В моей груди сиянье дня таится,
И вместе с ветром кровь моя поет...
И диких гор сродни мне вереница,
И верным другом лес меня зовет.
Я золотую юность расточаю,
Мое наследство солнечных лучей...
Бродяга я! И буду им - я знаю,
Пока своих не кончу дней...
Он простоял несколько минут, глубоко вдыхая в себя живительный воздух молодого дня. Рядом с ним, на голову выше его, стоял Билли Байрн; его широкие плечи были откинуты назад, молодая грудь высоко поднималась.
- Великолепно, не правда ли? - сказал он наконец. - Я никогда не знал, что природа так хороша, и, пожалуй, никогда не узнал бы этого, если бы не слышал ваших стихов! Я всегда считал, что все поэты тряпки, - продолжал он, - но как могут они быть тряпками, когда они придумывают такие вещи, которые заставляют кровь закипать в жилах?
Прежде мне казалось, что каждый человек, который не груб - мокрая курица. Сам я был здорово грубым парнем и не мало этим гордился. Теперь-то я уже далеко не тот! Но до этой перемены я бы сразу возненавидел вас, Бридж. Я ненавидел бы вашу манеру разговаривать, ваши стихи и то, что вы гнушаетесь выпрашивать подаяния. Я бы сам себя стал презирать, если бы подумал, что могу говорить так, как теперь. Да! Тогда я был так груб, что дальше идти было некуда. Однако девушка - очень милая, знаете, девушка - обозвала меня хулиганом и трусом. И - честное слово! - это была правда, хотя у меня и была репутация самого отчаянного парня в западной части Чикаго, и сам я считал себя настоящим мужчиной. Я чуть не дал ей тогда пощечины. Подумайте, Бридж! Да, но все-таки не дал. Потом мне было приятно думать, что быть может меня остановило то хорошее, которое всегда жило в моей натуре, но было еще в скрытом виде. С той самой минуты я и начал меняться. Очень медленно, правда. Ведь я и сейчас еще порядочная скотина. И, знаете, главным образом мне помогла тогда эта девушка, а теперь очень помогаете мне вы и ваши стихи. Если какой-нибудь шпик не подцепит меня, то я, пожалуй, еще могу стать человеком.
- Да, - повторил Бридж, - наши взгляды меняются с годами. Знаете, Билли, ведь было время, и совсем не так давно, когда и я ненавидел бы вас так же сильно, как и вы меня! Впрочем, я употребил неверное слово: я не ненавидел, а скорее чувствовал непреодолимое презрение к людям, которые, как мне казалось, не принадлежали к "моему кругу". Ах, как я гордился тогда, что по рождению принадлежу к интеллигенции! На всех людей, которые были вне моего класса, я смотрел как на "неумытых скотов". Мне было их слегка жаль, но в глубине души я совершенно искренно верил, что они все-таки сделаны из "другого теста", чем я и мои близкие, и что, если у них и есть души, то, во всяком случае, души второго сорта, вроде, как у животных. Я тогда не мог бы усмотреть в вас человека, Билли, точно так же, как и вы не сочли бы меня за человека - и были бы тысячу раз правы! С тех пор я многому научился, но всё же и теперь держусь моего первоначального мнения, что не все люди одинаково ценны; таких людей, с которыми я мог бы дружить, страшно мало. Зато я совсем отделался от своих интеллигентских замашек: мои друзья - все простые люди. Если бы вы знали, Билли, насколько они часто бывают умнее и лучше, чем чванные и пустые представители "высшего класса"! Да, теперь я не считаю человека выше только потому, что он говорит лучше другого по-английски, или умнее потому, что он перечитал больше книг в своей жизни. Для меня не важно, что вы, Билли, не можете говорить правильно; главное то, что вы понимаете и цените, как и я, Сервиса, Киплинга и Ниббса.
