«Впрочем, она, должно быть, похудела с тех пор, как пошла бить поклоны в околийское управление».
Косматые руки скрылись в темноте — музыка в переднем дворе Карабелевых смолкла.
И сейчас же тревожно притаилась белая ночь — тоскливая, жуткая. Только хрупает сено капановский мул: не чувствует проклятия, нависшего над людьми.
Молодой гигант вытянулся у его ног, прислонился всклокоченной головой к отверстию в стене.
«Эх, животное... Да, когда люди были животными, они, должно быть, чувствовали себя счастливее!»
Луна освещала голову юноши. Под сросшимися на переносице бровями — горящие глаза. Впалые щеки, горькие складки в углах рта. Ворот широко распахнут, видна шея — длинная и женственно белая. Крепкие руки сомкнуты на затылке, и по ним рассыпались мягкие пряди длинных, как у монаха, волос.
Молодой человек закрыл глаза. Задумался. Наверное, о Миче. Он вслушивался в темноту.
Сама к ним пошла — просить милости у гиен... Ха, вот она, блажь богачей. От нечего делать можно и в идеи поиграть. А теперь, наверное, скуксилась, как мокрая курица. Может, насильник ей даже и понравился, тьфу...
«Да, кто знает, пойдет ли теперь Миче за своим Иско! Впрочем, это их дело».
Свадебная музыка загремела снова, и косматые руки принялись за работу. Глухо рушилась каменная кладка Капановского хлева.
А наверху на сеновале шуршало сено. И то вспыхивали, то исчезали в нем большие кошачьи глаза.
Предательская ночь, ох, какая предательская...
Человека, забившегося в сено, не было видно. Еле вырисовывалась только голова, кудрявая, как баранья шапка. Глаза тонули в огромных синяках, на израненных щеках торчали остатки вырванной бороды. И выделялся нос — большой и горбатый.
Сено чуть слышно шелестело. И тогда можно было разглядеть, что на человеке — серая куртка. Она была ему широка — видно, с чужого плеча. Но в ней было ему удобно лежать на животе и следить, сквозь ветви деревьев, за ярко освещенным свадебным залом Карабелевых. Кудрявая голова поворачивалась, и стекла бинокля то вспыхивали, то меркли, словно кошачьи глаза. Потом человек уставал и закрывал лицо руками. Но не плакал. Все его тело было покрыто синяками. Быть может, ему виделся чей-то образ... И плечи его вздрагивали.
Да, наверное, Иско видел в это время Миче. Но такой, какой она была когда-то: гимназисткой, не оформившейся еще, с едва округлившимися плечами. Наверное, такой она ему виделась. Потому что душа не хочет смириться с тем, что чистый образ поруган, обесчещен, втоптан в грязь. Классическая чистота и невинность, должно быть, не вымысел. Ничто на свете не вымысел!
