Но Дремин вернулся ни с чем. Приехал в милицию, чтобы не сразу встретиться с Марией: не мог он видеть ее слез.
Абакумов посоветовал:
— Давай отпустим этого стервеца, черт с ним.
Дремин коротко и тяжело сказал:
— Нет! — И ушел к себе в кабинет.
Он не выходил около часу, а когда вышел, то сказал Абакумову:
— Готовь конвой, повезем.
Безнадежно махнув рукой, Абакумов ушел выполнять приказание. А Мария, появившись здесь же, стала просить, умолять. Дремин молчал. За этот день он, казалось, постарел, на добрый десяток лет и теперь сидел за столом серый, как обомшелый, изрезанный ветрами камень.
— Отпусти того человека, Иван, спаси дочь, — в который уже раз просила Мария. — Ну что тебе стоит, а?
— Нет, Мария, не могу. Нельзя мне этого делать.
И Мария поняла, что муж сказал эти слова окончательно, безвозвратно. Она молча, согнутая горем, вышла.
* * *
Конвоировать Иванова были назначены милиционеры Щербаков и Филинов. Старший Щербаков, он коренаст, смугл, напорист и исполнителен; руки у него большие, с узловатыми, словно коренья, пальцами; глаза раскосые, как у монгола. Филинов — маленький, жилистый, русоволосый, с веселым и шутливым нравом, с голубыми глазами-бусинками; дисциплинирован и предан делу.
Конвой на телеге, запряженной двумя лошадьми, отбыл под вечер. Дремин рассчитал так, чтобы он в Мироновку прибыл к сумеркам, там переночуют и с рассветом отбудут в город. Ночью Тимшин приведет еще «задержанного» — Куратова.
О том, что «задержанный» свой, будет знать только Тимшин, который поможет сопроводить конвой до станции.
Вечером, когда на деревню спустились сумерки, а бабы, подоив коров, гудели уже сепараторами, конвой прибыл в Мироновку. Ночевать остановились в старой церквушке, теперь служившей колхозу складом. Войдя в помещение, где сторож зажег керосинку, Иванов криво сморщился, оглядел стены, потолок, словно пытался что-то найти, и впервые за всю дорогу произнес:
— И до чего довели святое место, срам!
Он украдкой перекрестился. Филинов, недолго раздумывая, сказал:
— И все попы виноваты: бросают свои богадельни, драпают и завещания не пишут.
Иванов нехорошо, со злобой посмотрел на Филинова, презрительно отвернулся.
«Из поповских, видать», — подумал Филинов и принялся готовить из соломы в дальнем углу постель.
Куратова Тимшин привел поздно, когда деревня, погрузившись в темень сентябрьской ночи, спала.
— Ты кого это, Петрович, притащил? — полусонно и недовольно спросил Щербаков.
Руки у Куратова связаны назад, одежда измятая, грязная; благо, ни Щербаков, ни Филинов его не знают. Усадили его на солому рядом с дремавшим Ивановым.
