В Тифлисе Кобу все время упрекали в низком литературном уровне прокламаций. Вот еще. “Тоже мне, литераторы, все эти тифлиские джибладзе, жордония, чхеидзе, –болтуны убогие. Спо-собны только языком молотить. А рабочий, он по рабочему мыс-лит. Его простыми словами донимать нужно. Литераторы нес-частные. Будет еще вам”,– думает Коба и пишет, пишет, пишет. ”Ничего. И типографию наладим. Камо обещал достать хорошую. Камо хороший”,-мысли Кобы скачут с одного предмета на другой. – ”Дел много. Все не передумаешь. Работать, работать и работать.Черт с ним,”литературным уровнем прокламаций”. Ра-бочие понимают.И все. Я не писатель. Я политик.”
Появление возбужденного Канделаки прерывает мысли Кобы.
-Вот! Началось!Эти поганые штрейкбрехеры, значит, поперли работать, когда в ответ на увольнение 389-и рабочие забасто-вали. Ну,и отлупили их по первое число, штрейкбрехеров. Знай наших. Полицейские арестовали около тридцати рабочих!
– Теперь можно и демонстрацию устраивать,-впервые за мно-гие дни просияло от удовольствия лицо Кобы.
– То-то и оно!
-Кто будет идти во главе,ты подумал?-обратился с вопросом к нему Коба.
-Пока нет!-задыхаясь от радости, отвечал Канделаки.
– Пусть идут Химирьянц и Гогоберидзе. Они не женатые,– почему-то, вдруг сразу сказал Коба.
-А почему они? Есть и другие,-отвечал Канделаки.
-А они часто братаются с тифлисским Комитетом,– отвечал Коба.– Вот пусть себя теперь впереди всех и покажут. А то толь-ко много говорят. Как послушаешь, то во всех делах только Канделаки и виноват. Так мне из Тифлиса передавали. Да Коба, иногда. Но чаще Канделаки.
-Да ты что? Коба! А я это в первые от тебя слышу,– возразил Канделаки.
-Правильно! От меня. А от кого ты эти сведения и можешь услышать как только не от меня. Это ведь я в тифлисском Коми-тете состоял. И уж из первых рук знаю,кто такие Жордония и Джибладзе. Это все их происки. Им не нравится наша с тобой дружба,товарищ Канделаки.
Однако Кобе не пришлось принять участие в намеченной на завтра демонстрации. Вечером того же дня он был арестован при отягчающих обстоятельствах, вместе с типографией, обнаружен-ной у него прямо в комнате. Жандармы только потирали руки от удовольствия. Еще бы! Такой убогой конспирации они отродясь не видывали. Это была первая.
Люди, державшие на Кавказе власть в руках, были суровые и невозмутимые. Эта невозмутимость доходила до таких невероят-ных пределов,что в головах этих начальников путались самые что ни на есть разнородные вещи. Воровство и мошенничество приравнивалось в коллективном выступлении рабочих чуть ли не к бунту времен Стеньки Разина, а еще хуже Емельки Пугачева. В то время как вся Европа с умилением смотрела на демонстрации торговцев, булочников и часовщиков,шествующих по улицам Швейцарии или Франции,в то время как в далекой Америке толстомордые копы еще только вытаскивали свои резиновые орудия труда для избиения демонстрантов Чикаго, на Кавказе в Российской империи ощетинилась против мирной демонстрации батумских рабочих штыками и стволами. Эта удивительная способность империи топтаться с оружием в руках против мир-ного населения собственной страны впереди Европы всей и плес-тись позади этой самой просвещенной Европы во всех остальных случаях вызывает восхищение своим постоянством во все вре-мена. А ведь в тот момент еще не было ни Кровавого Воскресе-ния, ни Ленских Событий, которые вместе с позором русско-японской войны и явлением всему честному миру Пятого года страну “поветовой ябеды” превратили в страну сословий от мала до велика, ножи точащих против “всех и вся” и с кличем: “Кто не с нами, тот против нас!” устремляющихся к кровопусканию казалось бы законопослушных граждан.
