— Голгофа, — подсказал я.
— Правильно. Его группа называется «Погребальный костер Голгофы».
На ее красивом грустном лице появилась слабая улыбка.
— Можете представить, какие звуки они издают.
Она взяла книгу и зонтик и направилась вместе со мной к двери. Пока она запирала дверь, я вспомнил об Эллис Миллер и ее книгах.
— Джессика, Эмили ходила к какому-нибудь психотерапевту?
— Нет. Во всяком случае, я ни о чем таком не знаю. Но я бы не удивилась… хотя нет. Шейн не стал бы такое от меня скрывать. Нет, к психотерапевтам она не ходила.
— А вы?
Ее стройная фигура согнулась под напором начавшегося ливня. Джессика Говард криво улыбнулась мне и направилась к машине.
— Мне уже никакая терапия не поможет, Эд, — сказала она не оборачиваясь. — Я уже на другой стороне.
Она села в «порше», направила машину вниз по холму и скрылась в густом тумане.
Я пошел к своей машине. Я ездил на ядовито-зеленом «вольво». Автомобиль принадлежал еще моему отцу, и хотя мы с ним никогда не встречались, я почему-то верил, что машина помогает мне сохранить веру в его память. Кто-то оставил под «дворником» белый конверт, уже намокший от дождя. Я вытащил его, сел в машину и открыл конверт. Внутри оказалась карточка с приглашением на мессу. Имя покойного было Стивен Кейси, а поминовение было назначено на «День поминовения усопших, 1985». День этот приходился на второе ноября, через два дня. Я сунул карточку в карман пиджака. Прежде чем я получил возможность повернуть машину, мимо меня промчался черный «мерседес» шириной с дорогу. За рулем сидел Шейн Говард.
Томми Оуэнс завязал с выпивкой и наркотиками, потому что оказался без денег, так как не мог удержаться на работе из-за выпивки и наркотиков, которыми он увлекался, и его бывшая не разрешала ему видеться с дочкой, пока он не приведет себя в порядок. Томми давалось нелегко постоянно быть трезвым, а мне переносить трезвого Томми тоже было трудно, поскольку он неофициально возложил на меня обязанности своего спонсора. Я объяснил ему, что раз я сам бросать пить не собираюсь, это скорее всего не самая светлая идея, но он настаивал, утверждая, что если ему придется иметь дело с каким-нибудь ханжой и негодяем в восторге от себя из-за того, что бросил пить, то он запьет снова. На практике все сводилось только к тому, что я позволял Томми болтаться у меня в квартире, спать на полу и вообще чувствовать себя как дома, когда ему этого хотелось, да еще вытаскивать его из всяких мелких заварушек, в которые он постоянно попадал. Я в любом случае этим занимался. Новостью было желание Томми принимать участие в делах, над которыми я работал, обсуждать эти дела и давать мне советы. Сначала я сопротивлялся, потому что моя работа и без того была достаточно сложной и во многом зависела от инстинкта и интуиции, а вмешательство могло сильно навредить, особенно если имеешь дело с путаницей в мозгах Томми. Не говоря уже о конфиденциальности. Но его редеющие мягкие волосы и пустые попытки отрастить бороду не единственные черты, делавшие Томми похожим на старую леди: он знал всех в Сифилде, Бельвью, Каслхилле и окрестностях, а также все об этих людях. Он всегда знал это, еще с детства: кто где жил, кто жил в этом месте до нынешних обитателей, кто процветал, а кто балансировал на грани банкротства, кто чем занимался, — ему до всех было дело, кроме себя самого. Поэтому когда я обнаружил на автоответчике три послания от Томми, где он спрашивал, какие у меня дела с Шейном Говардом, я позвонил ему и обрисовал дело только в общих чертах. Я так делал всегда, потому что не мог отделаться от подозрения, что, услышав какую-нибудь смачную новость, он продаст ее в ближайшем кабаке за выпивку и грамм кокаина. Но не на этот раз. Едва он услышал имя Дэвида Брэди, он заявил мне, что я должен немедленно увидеться с ним в моем доме в Кварри-Филдс.
