Наиболее серьезным поводом к разрыву, в известной степени, может быть, и определившим его формы, были нежелание Марианны понять, а главное, согласиться с рядом очень важных для них обоих соображений Аркадия об искусстве и философии, а также горькое разочарование Марианны и Евгении Иоаникиевны в возможности ничем не омраченного согласия, на которое основательно можно было рассчитывать до событий последних нескольких дней.)
Свет раздражал, как тщетная попытка разрезать ножом тарелку после того, как попытка разрезать мясо кончилась уничтожающей неудачей. Я набросил на него занавес.
Науку расставаний я еще только начал изучать.
Встреча должна была быть последней. Я подбирал звук, завершающий каденцию. Его не было. В хороших стихах - это нервное ожидание, предшествующее далеко ушедшей рифме.
Я ходил из угла в угол. К двери было шесть шагов. Обратно - четыре. Шаги шарахались в сторону, спохватывались и путались, потухая в углах.
Темноты Марианна испугалась. Я удивился, не понял и побледнел. Но было уже поздно, и я оставил все по-прежнему.
- Что нужно вам от меня? - спросила Марианна первой фигурой достаточно тщательно приготовленного монолога.
Ответить на это я не мог. Это была не та реплика, которую я должен был узнать как интро-дукцию к своему выходу. И я обрадовался возможности импровизировать.
Я повел плечом.
- Что мне нужно? Я полагал, что согласие в наших суждениях сейчас самое главное, что мы можем сделать друг для друга, поэтому мне одному это не нужно.
- За этим вы просили меня быть у вас?
- Я думал, что если это последняя встреча, то она необходима и неизбежна так же, как и первое объяснение.
- Нет, не так же. Объясняются для того, чтобы помнить. Мы встретились с тем, чтобы забыть друг о друге окончательно.
- Тогда попрощаемся.
- Извольте. Остались ли у вас еще мои фотографии? Не лгите. Вот ваши письма.
Она бросила на стол перетянутую пачку, от удара которой вздрогнул кудрявый Шиллер со скульптурно отрезанными руками и звякнули тяжелые чернильницы. Фотографий ее у меня больше не было.
Она отошла от двери и прислонилась к косяку, как к рампе.
Прощание состоялось.
Но каденция парила над нами. Ее нужно было взять с клавишей и наполнить комнату новыми звуками.
Она продолжила прощание:
- Я требую, чтобы вы не пытались предпринять что-либо для встречи со мной.
Об этом сам я еще не думал. И мне показалось это глубоко оскорбительным. Я тихо сказал:
- Я не прошу даже ваших фотографий.
