Плакала она в стихах. Сицилианами. Цезура аккуратно ложилась после второй стопы. Рифмы были ортодоксальными. Плакала она все-таки в манере идеальных ямбов Мандельштама.
Жених Мандельштама не любил. Возмущенный, он пошел пить пиво и прохладительные напитки.
Евгения Иоаникиевна едва сказала сквозь удушающие рыдания:
- Животное. Лучше неандертальцы!
И атавистический хвостик показался ей милым и трогательным.
Она тихо и кротко позвала:
- Мисюсь. Где ты?
Жениху было категорически отказано от дома. Ему дали на пиво и не велели являться. Жених пошел в кабак и в пьяном угаре, отмахиваясь от неотвратимого несчастья, пропил деньги, которые надо было сохранить, как реликвию. Все пропил. Как Мармеладов. Оставил только серебряный гривенник, похожий на ореол своего воспоминания о невесте. Потом перевязал его розовой ленто-чкой и понес к автомату звонить невесте и умолять о прощении. Но он раздумал. Он махнул рукой и пробормотал:
- А все-таки сыграю я вам b-mol'ную сонату. Ради marche funebre сыграю.
И бросил гривенник какому-то проходившему мимо респектабельному буржуа, неосторожно снявшему шляпу перед какой-то не менее респектабельной буржуазной.
(Примечание автора. После траура Евгения Иоаникиевна утешилась, обретя свое истинное счастье в объятиях непьющего Цезаря Георгиевича.
Потом случилось Великая революция.
Потом родилась Марианна.
Потом произошло много событий, с этой книжкой непосредственно не связанных и на кото-рых мы не остановимся).
Спустя почти двадцать лет Марианна рассказала мне эту историю. Moralite было таким:
- Жених дурен. Жениху не пристало смеяться над человеком, заканчивающим свое тернис-тое земное поприще.
Это была правда. Жених был убийцей. Это было ясно. Он был разрушителем евгенииоаникие-вного счастья. Моя уверенность была неколебима. Но вдруг мне пришла в голову сенсационная мысль, и я доверчиво поспешил поделиться с Марианной своими соображениями.
- Как вы думаете, друг мой, - спросил я Марианну, полагая, что мой вопрос вполне pendant только что услышанному, - чего заслуживает человек, мило улыбающийся при виде агонизирую-щей материной подруги, но одновременно с этим бросающейся в лакированных башмаках и безупречных перчатках в реку, героически спасая другую материну подругу, неосторожно пившую оранжад на балконе своего будуара, расположенного на двадцать седьмом этаже вполне комфортабельного отеля?
Этико-морализующая концепция о двух вполне диалектических измерениях помогла Мариан-не с легкостью решить этот вопрос.
